Хвост огненной кометы
Шрифт:
– Кто дал разрешение на съемку? Здесь ничего снимать нельзя!
– Ежики колючие! – не выдержал уже я и крикнул маячившему где-то впереди Лисенкову. – Гена, ну разберись, наконец, с таможней! Так мы сегодня вообще никакого материала в редакцию не отправим.
Лисенков только что-то пробубнил.
Спустились в подвал, в котором, как выяснилось, размещался штаб Северной группировки. На лестнице столкнулись с Юрием Шевчуком. Певец выглядел заспанным и не дружелюбным, поэтому пока приставать к нему не стали.
Подвал оказался довольно просторным и полутемным. В дальнем левом углу, в более освещенном месте стоял длинный массивный стол буквой «т», над которым задумчиво склонились офицеры. Они водили карандашами по карте и о чем-то между собой спорили.
– Ну, я же сказал, выдвигайте колонну к Минутке! – кричал один из военных в телефонную трубку.-Откуда я знаю, почему нет поддержки? Сейчас напомню.
Нас препроводили в самый темный угол штаба и усадили за раскладные алюминиевые столики. Время шло, а на корреспондентов, казалось, никто не обращал внимания.
– И чего? – закусил губу Шура.
Лисенков нехотя встал и пошел к группе офицеров у стола. Когда вернулся, развел руками:
– Командующий группировкой на передовой, а без него никто ничего решить не может.
– У-у, – загудели журналисты хором, – ну федералы!
И тут у наших столиков, как из-под земли вырос подполковник с носовым платком.
– Приказ получен. Можете работать, – сказал он с каким-то облегчением.
Дополнительного разрешения операторам не понадобилось. Они молниеносно сменили в Бетакамах аккумуляторы, включили накамерные лампы и разбрелись по подвалу.
– Карты, карты только, ради Бога, не снимайте! – тут же взмолились штабные офицеры.
Отработав штаб, поднялись наружу. Спереди, раздавались регулярные негромкие хлопки.
– Что это? – поинтересовались мы у подполковника, который попросил, чтобы его называли просто Михаилом Ивановичем.
– Минометчики заданный квадрат утюжат. Хотите заснять? Пожалуйста.
На самом конце бывшего консервного завода, почти у забора, к которому подступали густые посадки, расположились два минометных расчета. Неторопливые солдаты, с уставшими взглядами наматывали на мины пороховые заряды и по команде забрасывали их в орудийные стволы. Мины хлопали и со свистом уносились куда-то вдаль. Их разрывов слышно не было.
– Кого бомбите, служивые? – ехидно поинтересовался корреспондент Интерфакса.
– Берег Сунжи обрабатываем, – ответил старший.
– Зачем?
– Утром трое наших за водой пошли, а через час их обнаружили с прострелянными головами. Одному живот вспороли, другому глаза выкололи. Шакалы они, не волки.
Джибути сменил тон:
– Извините. Боевики, наверное, давно уже смылись, чего шмалять-то?
– Кто их «чехов» знает.
Когда возвращались в штаб, меня догнал младший сержант со слегка раскосыми глазами.
– Я из Уфы и Димка вместе со мной призывался, – он протянул мне несколько стреляных гильз – 5х45 и 7х62. – Этими патронами ребят положили. Гильзы еще теплыми были, когда их нашли. Сохраните, мы их здесь все равно потеряем.
Одну гильзу взял у меня Джибути, другую Будберг. Остальные до сих пор хранятся в редакции.
– Ну что, комсомолец, – подпихнул мой друг Будберга плечом, – не передумал про федералов гадости сочинять?
Тогда «комсомолец» ничего не ответил, и в будущем, несмотря на общий антивоенный тон его газеты, он лично ни разу не позволил себе ни одного плохого слова в адрес российской армии, воевавшей в Чечне.
Саламбек Наибович своего слова не сдержал и через час на консервном заводе не появился. Начало стремительно темнеть, а материала по-прежнему не было. Ну что это – разбитые самолеты в аэропорту, развалины завода, Доку Гапурович на мусорной куче и стреляющие, не пойми куда, минометчики. Мало, в Москве ждут от наших двух групп нечто. А с текстом вообще беда – информации ноль, в штабе говорить «на микрофон», да и просто по душам, офицеры категорически отказывались.
Откуда-то примчался запыхавшийся Гена Лисенков и радостно сообшил, что одну съемочную группу разрешено свозить на передовую. Страшно, конечно, но мы с облегчением вздохнули. Кому ехать? Вновь бросили монету. Выпало Сашке. Я увидел на его лице некоторую озадаченность. У него недавно родился сын.
– Тебе нельзя, – сказал я ему.-При диком капитализме безотцовщина ведет детей в пропасть. Пусть лучше тебе на камеру Шевчук что-нибудь споет. Неплохая будет краска.
Оносовский нехотя согласился.
У Рохлина
Уже совсем стемнело, когда нас с Анненковым запихнули в тот же самый БТР, на котором мы приехали на консервный завод. Тот же стрелок, те же раскачивающиеся над нами бомбы с красными лентами. Только теперь броня не еле – еле преодолевала препятствия, а неслась по городу, словно кумулятивный снаряд.
Много времени езда не заняла. Когда остановились, стрелок, будто кондуктор, коротко бросил:
– Больничка.
Возле больших металлических темно-синих ворот стоял часовой. Как только мы вылезли из чрева брони, он постучал ручкой штык-ножа по двери.
Нас с оператором провели в дом из красного кирпича. Сначала узкий длинный коридор, потом еще один, спуск вниз. То ли подвал, то ли комната, не поймешь. В помещении, словно в фильмах про войну, горели расплющенные гильзы и керосиновые лампы. За столом сидели военные, один нам широко и открыто улыбался. Это был Лев Иванович Рохлин. Я знал про него не много – разве, что он единственный из командующих группировками, прежде чем соваться в город, провел разведку Петропавловского шоссе, а когда обнаружил на нем засаду, пустил по нему лишь один батальон, а весь корпус двинул огородами, застав боевиков врасплох. Почти без потерь он дошел до центра Грозного. За это солдаты почтительно величали его Батей. Трудно было понять, почему остальные генералы не поступили так же.
Я впервые воочию увидел Рохлина. В поношенном бушлате, с черной кучерявой головой и яркими признаками на лице той национальности, которую в СССР, мягко говоря, недолюбливали, он больше походил на каптера, чем на командующего. Батя поднялся нам на встречу:
– Вовремя поспели, мы как раз ордена обмываем.
На столе действительно стояли сдвинутые к центру кружки, наполненные темноватой жидкостью. На дне одной из них я разглядел золотистый кружочек.
– Сегодня мои орлы Совмин и гостиницу «Кавказ» взяли. А утром флаг на дворце повесили. Есть повод?