Хвост огненной кометы
Шрифт:
Мы с Анненковым дружно кивнули.
– Коньяк хороший, из местных погребов. Здесь в каждом доме по цистерне осталось. Мусульмане, сами не пьют, а зелье славное делают.
Железный закон для меня – на работе ни грамма, пришлось нарушить. Коньяк действительно оказался отменным. Не зная с чего начать, я спросил нечто неопределенное:
– Лев Иванович, как ситуация?
Ответ же получил самый неожиданный:
– А Бог ее знает.-Рохлин залился раскатистым смехом. – Шучу. Основной очаг сопротивления в Грозном подавлен.
Офицеры, видя, что мы перешли к делу, незаметно растворились в соседних комнатах.
– Почему армия в начале января понесла такие большие потери?
– Как почему? – искренне удивился командующий.-Из-за генштабовских дуболомов. Они там планы разрабатывали, а у нас опытных офицеров, даже совета не спросили.
– На камеру это можете сказать?
Мой опер тут же вскинул Бетакам.
Рохлин опять рассмеялся:
– Нет, ребята, не надо. К чему сейчас белье грязное ворошить. Приезжайте утром. Я вас с солдатами, что Совмин и «Кавказ» брали, познакомлю. Они герои. А какая из меня кинозвезда?
– Ну, просто, об обстановке расскажите.
Разлив по кружкам коньяк, Рохлин прищурился:
– Здесь министр обороны, командующий объединенной группировкой, пусть они и говорят.
– Кстати, а что вы думаете о Квашнине?
– Анатолий Васильевич – уникальная личность. За любое дело может легко взяться и так же легко его провалить. А, провалив, постарается доказать, что он здесь ни при чем. Это я по-дружески, любя. Вообще, он хороший человек.
– Нас обещали сегодня на передовую сводить.
– Кто?! Впрочем, вы и так на передовой.
Будто в подтверждение его слов где-то совсем недалеко бабахнуло, потом еще раз и еще. Заработал пулемет. С потолка посыпалась пыль.
– Здесь повсюду передовая. Даже в тылу. Днем они, все с белыми повязками на рукавах ходят, – генерал кивнул кудрявой головой на потолок, – хлебушка у нас, тушеночки просят, а ночью нам в спины стреляют.
– Напрасно в Чечню войска ввели?
Лев Иванович на это ничего не ответил, только хмыкнул.
Повисла тишина.
– Хотя бы пару планов снять, как вы ордена обмываете! – взмолился Саня Анненков.
– Это можно.
Командующий кликнул своих орденоносцев, и мы действительно сняли довольно приличный эпизод, который потом, к сожалению, потерялся в Москве.
Возле БТРа Рохлин крепко пожал мне руку и, глядя, прямо в глаза сказал:
– Если бы это была не наша земля, не Россия, война бы уже пару недель назад закончилась. Поверь мне. Тяжело воевать со своими.
Всю обратную дорогу до Консервного я думал над текстом, который в любом случае пришлось бы писать-есть информация у меня или нет, это Москву не волнует. Что-то, конечно, начало вырисовываться после посещения авангарда Рохлина, но для информационного материала мало, очень мало. В Моздоке нужно попытаться, кровь из носа, отловить Пашу Грачева или, на худой конец, Квашнина.
Оносовский меня обрадовал сходу:
– В Моздоке, после совещания с офицерами, Грачев устраивает пресс-конференцию.
Я рассказал Шуре, что никакой картинки, кроме как обмывания орденов в штабе Рохлина, снять не удалось.
– Главное ты со Львом Ивановичем познакомился. Завтра во дворец войдем.
Не разделить Сашкиного оптимизма было трудно. Теперь же вся надежда оставалась на пресс-конференцию. Главное чтобы Павел Сергеевич не подвел.
И Павел Сергеевич не подкачал, да так что после той встречи с журналистами, едва усидел на своем министерском кресле.
Совещание проходило в штабе, в одном из классов. Телевизионщиков пригласили внутрь, когда Анатолий Васильевич Квашнин заканчивал доклад о завершении первого этапа контртеррорестической операции в Чечне. Командующий объединенной группировкой походил на студента, основательно вызубрившего свой урок. Несколько смущенно, но уверенно, он тыкал указкой в кружки и стрелочки на карте. Из президиума, сидя за обычной ученической партой, ему внимали директор ФСК Сергей Степашин, министр МВД Виктор Ерин и, разумеется, Павел Грачев. Ерин все время что-то жевал, и, казалось, думает о постороннем. Степашин, опустив голову, прятал глаза под партой. Зато Грачев своего лучезарного взгляда не скрывал. На его лице застыло что-то среднее между восторгом и недоверием.
Закончив доклад, Квашнин положил указку и чуть ли не строевым шагом направился на свое место.
Павел Сергеевич, дождался, когда он сядет, объявил об окончании совещания и обратился журналистам:
– Что, соскучились по мне? Ну, давайте, будем говорить на чистоту.
Как таковой пресс-конференции не было. Камеру поставили напротив стола с министрами-силовиками, а Шура взял в руки микрофон. В общем-то, никто и не провоцировал Павла Сергеевича на резкое заявление, просто попросили подвести итоги первого этапа контртеррорестической операции, о чем собственно и шла речь на совещании. Но, видно, у министра обороны давно уже накипело. Он скрестил руки на парте, пару раз хрустнул суставами, промямлил что-то об успехах и некоторых просчетах командования ОГВ, а затем на одном дыхании выдал:
(диктофонная запись)
– Эти восемнадцатилетние юноши за Россию умирали, и умирали с улыбкой. Им нужно памятники ставить, а их порочат. Вот этот.… Вот этот миротворец-депутат…
– Ковалев, – подсказал министр внутренних дел.
– Ковалев. Да ему клейма некуда ставить, клейма некуда ставить. Это враг России, это предатель России. А его там, везде там встречают. Этот Юшенков, этот гаденыш! Его по-другому, его нельзя сказать, хает армию, которая дала ему образование, дала ему звание. К сожалению, в соответствии с постановлением, он еще является полковником российской армии. И он, этот гаденыш, защищает тех негодяев, которые хотят развалить страну. Я лично этого не понимаю. Понимаете? Я не понимаю. Я не хочу сказать, что я вот такой уж единственный патриот России. Ну, вы видели сегодня в окопах, там все патриоты. 18-летние,19-летние, 50-летние. И погибают все – от рядового, до генерала, но никто не уходит с позиций.
Это была сенсация. Министр обороны, и с молчаливого согласия, Степашин с Ериным, открыто выступили против миротворческого корпуса Государственной Думы! Это война не только в Чечне, но и на политическом фронте. Такой материал не должен был пропасть. Его нужно выдавать сегодня. Потому что завтра, после опубликования пламенной речи Грачева в Интерфаксе, он будет иметь уже вторую свежесть. А продуктами второй свежести программа «Время» не питается.
18.30. Звоним в Москву, в группу оперативной информации. Однако выясняется, что перегон сюжета из Моздока возможен лишь после полуночи. Никуда не годится. Борт Петра Степановича Дейнекина вылетает в столицу через пятьдесят минут. На «Время», конечно, не успеваем, а на вечерние Новости в самый раз.