Хвост огненной кометы
Шрифт:
Уже в воздухе я вспомнил, что мы не познакомились с осетинами. Как звали тех дружелюбных кавказцев и чем взяли они пилота, так и осталось для меня загадкой. А в следующий приезд на войну я узнал, что где-то под Ведено была сбита вертушка с осетинским экипажем. Все погибли. Тот ли это был экипаж или нет, не знаю.
Страсти по Гегелю
На взлетной полосе Грозного-Северного стояли несколько только что прибывших вертушек. От их двигателей валил пар. На одной из них еще были включены аэронавигационные огни. Со стороны окраины города доносилась артиллерийская канонада. Тяжелые орудия били залпом. Саня рассмеялся:
– Смотри, бойцы опять прикручивают дверь на то же самое место.
По-моему, и солдаты были те же. Их сослуживцы подносили к входу в аэровокзал фанерные листы и заделывали ими дыры в стенах.
Из-за угла аэропорта показалась большая группа офицеров. Впереди нее важно вышагивал командир и, судя по всему, не простой. Лампасы на его штанах были широкие и яркие, словно натертые воском. Генерал остановился возле солдат, вешающих дверь, что-то им сказал, постучал себя по лбу кулаком. Бойцы бросили дверь, посторонились. Делегация скрылась внутри здания.
– Узнал полководца? – подмигнул я Анненкову.
– Похоже, Анатолий Васильевич Квашнин.
– Точно. Будем брать.
Протиснувшись между раскоряченной в проеме дверью и бойцами, мы поднялись по лестнице на второй этаж и тут же попали в объятия генеральской свиты.
– Нельзя сюда, здесь командующий!
– Он – то нам и нужен.
– Нельзя я сказал! – надрывался больше всех молоденький лейтенант с желтым портфелем.
– Да, в конце концов, – вспылил я, – мы с программы «Время», вчера в Моздоке министра вашего снимали!
– Программа «Время»? – раздался тихий и вкрадчивый голос из глубины аэровокзала. – А ну ведите их сюда.
Нас с Анненковым подхватили под руки и чуть ли не понесли по коридору.
Анатолий Васильевич вальяжно расхаживал в диспетчерской между раздолбанной аппаратурой, стирал пальчиком с нее пыль и пробовал на ощупь, будто пытался понять, откуда она взялась. Когда мы вошли, спросил не оборачиваясь:
– Зачем же вы министра обороны подставляете?
В его голосе было столько зловещего, что, казалось, сейчас он выхватит из-за пазухи револьвер и, не моргнув глазом, прямо здесь нас и положит.
– Что вы имеете в виду?
– А то, что после вашего вчерашнего эфира разразился большой скандал, – голос его был абсолютно спокоен.-Разве нельзя было вырезать слова про гаденыша Юшенкова?
Ага, подумал я, значит, Шура все же успел на ночные Новости. Это хорошо. Но доказывать, что Павел Сергеевич сам виноват, что никто его за язык не тянул, было бессмысленно. Это еще больше бы озлобило Квашнина. И тут меня осенило.
– Скажите, Анатолий Васильевич, – постарался я поймать интонацию командующего, – а вы разве можете отвечать за всех генералов, которые своими непрофессиональными действиями вначале фактически провалили военную кампанию? – и, не дожидаясь, сам дал ответ за генерала.-Нет. Вот и я не могу отвечать за всю программу «Время». К тому же, в отличие от вас, я не командир.
Командующий ОГВ замер. Он повернулся ко мне вполоборота и стал глядеть на меня не впрямую, а боковым зрением. Несколько раз ухмыльнулся, поддел ботинком скомканную бумажку. Я, вспомнив слова Рохлина о том, что Квашнин, даже провалив дело, всегда докажет, что он здесь ни при чем, понял – мои аргументы ему понравились. В той части, что он не несет ответственности за всех опростоволосившихся военачальников.
– Я тоже люблю Гегеля. Георга Вильгельма Фридриха. Особенно его «Науку о логике», – наконец взглянул он мне в глаза и процитировал немецкого философа: «Воля, которая ничего не решает, не есть действительная воля. Бесхарактерный никогда не доходит до решения».
Честно говоря, я не понял, причем тут Гегель, но усилено стал припоминать университетский курс философии 19-го века. К месту или не к месту брякнул:
– Характер – это определенная форма воли и интереса, делающая себя значимой.
Это окончательно добил» генерала. Он заулыбался и стал рассуждать о том, что телевизионщики, несмотря на свободу слова, должны относиться к своему делу ответственно. А подобные телепередачи, то есть вчерашние Новости, вносят раскол в общество. В конце пламенной речи, которой внимала вся его притихшая свита, генерал предложил нам с Анненковым чаю, а когда мы отказались, крепко пожал мне руку:
– Ты приходи ко мне в Москве, просто так, без камеры, поговорим о Гегеле.
Я пробубнил что-то типа «не извольте беспокоиться, непременно буду» и потащил оператора к выходу. Офицеры перед нами почтительно расступались.
– Вот что Гегель с людьми делает, – глотнул я свежего воздуха полной грудью и понял, что совершил одну ошибку. – Черт, нужно было у Квашнина БТР вытребовать и сопровождение.
– Пока он сегодня в программе «Время» наш лояльный, по отношению к федералам, репортаж не увидит, – резонно возразил Анненков, – ничего не даст.
– Верно, – согласился я, – поэтому курс на штаб Рохлина.
От Северного до консервного завода не так уж и далеко. Но мы тащились через пустырь долго, проваливаясь в незамерзающую грязь чуть ли не по колено. У развалин топтался низенький смуглый боец с автоматом, вроде бы татарин.
– Стой, куда?!
Мы сунули под нос служивому удостоверения, однако ксивы не произвели на него никакого впечатления.
– Спецпропуск нужен.
– Позови старшего.
– Нету.
– Кого нету-то? Командира вызови. Мы вчера с генералами сюда приезжали. Неприятностей хочешь?
Боец немного поводил кустистыми бровями и скрылся за развалинами. Вернулся вместе с младшим сержантом, у которого за плечами висела огромная рация. Радист что-то говорил в микрофон и прикладывал один из наушников к уху. Из динамиков раздавались треск и свист. Отчаявшись, что-либо разобрать, вымазанный в кирпичной пыли радист, смущенно попросил закурить. Я отдал бойцам целую пачку «Явы» и вскоре мы уже спускались в теплый штабной подвал. На этот раз оживления в нем не наблюдалось – за столом сидели дежурный и пара офицеров. На мой вопрос, как бы добраться до дворца Дудаева или до Совмина, они только отмахнулись – с этими вопросами к командующему.