Хвост судьбы
Шрифт:
Клэ-Р не выдержала, фыркнула.
— Вот-вот, взбодрись, вдова безутешная. Нам еще работы на весь Белый пролив, — пробурчал плотник-душегуб. — Рука-то как?
— Подживает рука, — сказала гиана, неся инструменты и локтем пытаясь придержать штаны. Опять съезжали, пута их удави. И подшить некогда.
Рука заживала. Бальзам был хорош, бинты Клэ-Р стирала и сушила у печки. Лечил сам капитан: мазь менял и бинтовал довольно ловко. Рассказывал всякие полезные лекарские обычаи. Для отвлечения рассказывал. Клэ-Р старалась отвечать и держаться. Но на свою руку смотреть не могла. Это
Чайка сделала круг, с удивлением разглядывая шхуну, и нацелилась сесть на клотик.
— Пшла! — Морверн, стоящий за штурвалом, взмахнул рукой. Догадливая птица, несмотря на расстояние, отделяющее ее от смешных людей на палубе, рисковать не стала, взмахнула крыльями. Эри смотрел, как она удаляется в бледно-голубой вышине. Да, распогодилось.
Морверн погрозил еще разок, не птице, а марсу. Там не шевельнулись — впередсмотрящая благоразумно сделала вид, что полностью поглощена наблюдением за горизонтом. Сам Эри давешнюю попытку сестрицы поймать крачку не видел, но Морверн, конечно не упустивший того дурацкого момента, был в ярости. И совершенно справедливо. Это не оборотень, а какое-то полоумное хвостатое недоразумение. Нет, как только на берег сойти удасться — к колдуну. Ритуал, и никаких.
— Чайка-то, небось, уже с глорских берегов, — сумрачно сказал Морверн.
— Да мы, наверное, только-только из пролива вышли, — пробурчал Эри, сматывая пеньковый линек.
Морверн на всякий случай оглянулся и тихо сказал:
— Вышли. И теперь незнамо куда идем. Что в Глор, что в Краснохолмье, все восточнее брать нужно. А мы, забухтерь нашего белобрысого сэра, к югу идем. Если наш драконий дружок прямиком на Желтый берег нацелился, то нам не по дороге. Околеем без воды и припасов.
— Да ладно. Капитан уж точно не дурень, с пустыми трюмами в океан лезть. Наверное, просто подальше от берега держится. Ты же сам говоришь — ветра весенние…
— Ты меня за аванка болотного не держи. Я про ветра говорю, а курс знаю. Знакомые парни здесь частенько ходили. Это уже не север ваш дикий. Мы почти тридцать дней идем. «Коза», даром, что норовом в твою сестрицу бесноватую, но бегать умеет. Еще б с рысканьем ее совладать…
— Ты постой с рысканьем. Оно, рыбья шерсть, мне уже вот где… На что намекаешь?
— Так по всему видно, для пиратов «Козу» строили, — тихо сказал Морверн. — Идем на Кау, или на сами Птичьи острова…
— Тебя якорь Дубожуя ушиб, что ли?! Это Фуаныр-то пиратский капитан?!
— Сейчас ты, озерник, пойдешь и думать будешь, — с нехорошей ласковостью пообещал Морверн. — А пока послушай. Капитан наш — перегонщик. Заказ в Луик кто-то мозговитый дал. Затяни меня в дупло стурвормье — кто-то из очень знающих мастеров строил, не иначе как по чертежам самого Командора. Ладно, до этого нам дела нет. Построили, забрали. Перегонщиков наняли. Корабль редкостный. И по ходу, и по маневру.
— Перегонщики станут не нужны, — осознал Эри.
— Вот. Теперь походи, подумай.
Клэ-Р промывала солонину. Толстые ломти толстуньего мяса пахли резко и малоприятно. Впрочем, кухонник запахи лихо убирал. Сначала в кипяток толстуна, потом на сковороду. В крошках сухарных. До поджаристой такой, хрустящей корочки мясо доведет…
Бывшая гиана сглотнула слюну. На «Козе» все время хотелось есть. И, слава Доброму богу, здесь кормили. После того, как кухонник взялся камбузом командовать, кормили не только обильно, но и вкусно.
Да, где-то там, в море, гиана окончательно сдохла. Осталось существо, только о двух вещах думающее: о жратве и отдыхе. Вчера случайно под койкой на мешки наткнулась. Серебро, тряпки… К чему они? На «короны» ничего лучше этого жирного, нежно-коричневого ломтя толстуна не купишь. Тряпки… Надо бы проветрить. Наверняка плесневеют. Но нет ни сил, ни желания. Да и не наденешь ничего открытого с такой рукой искалеченной…
— Заснула, что ли? Мясо давай.
Вода вскипала. Кухонник растирал сухари. Не оглядываясь, озабочено спросил:
— Что нам на завтра задумать? Толстун приелся.
Глядя в спину — узкий он, долговязый, еще не совсем до мужчины доросший — Клэ-Р хотела сказать, что толстун не надоел. Солонины много, зачем от хорошего еще что-то искать? Нет, обидится. Кухонник своими кухонными умениями гордится. Клэ-Р уже не ночная дарк, но помнит, как своим искусством можно гордиться.
— Не знаю. Придумай что-нибудь.
Плохо сказала. Сердито помешал в котле, так же, не оборачиваясь, буркнул:
— Не знаю, не знаю. Одному что ли думать? Вот забухтерь вас…
Даже тон у него морверновский. Все разбойники. А собственно, вот это кто, в обвислых мужских штанах и грязной рубахе лук чистит? Разве не резала людей, пута недоваренная? Этим ножом и резала…
… — что тут сложного? Говори, что любишь, да и всё.
— Луковый суп люблю, — вырвалось у бывшей гианы.
Обернулся удивленно. Некрасивый, неблагородный, щетина рыжеватая ему вообще не идет. Глаза только… Глупые! Потому что честными кажутся. Глупые, пусть ему морские путы их высосут!
— Что, Эри, вкус у меня нищенский?
Дернул плечом:
— Почему? Если сыр хороший, суп весьма недурен… — отвернулся к плите, занялся деловито. Скоро на вахту.
Тепло здесь. Уютно. Запахи вкусные. Даже толстуний дух приятен. Плита горячая. Как тогда. В том натопленном блаженстве, где бутерброды с медом и сыром дают.
— Ты зачем тогда это сделал? — спросила бывшая гиана и ошеломленно зажала себе рот.
О, Добрый бог! Да как оно и вырвалось?! Ведь совсем не о том думала. И никаких котлов с бутербродами тогда не было, только рачки проклятые да ширитти. Совсем сдурела. Ой, пута тебя удави. Ничего, он не поймет. Сама не об этом думала, а он забыл давно. Ведь о сухарях спрашивала. Или бутербродах. Или о позавчерашнем рагу с перченым соусом. Точно, о перце. Сейчас переспросит…