И бывшие с ним
Шрифт:
— Не дослушает?.. Покойник тоже ее боялся… В молодости боялся: уведут — красавица, а он худ и длинен. Боялся в старости… стыдился ее скандалов, ее шляпы с искусственными цветами. На даче прятал бутылку в снег.
— Ей с вами согласиться — это признать поражение, — сказал Эрнст.
Худущий поглядел на него. Глаза худущего были усталые и как бы глядели с трудом.
— Да, она из тех… что делают карьеру из принадлежности к мужу, — сказал худущий. — Разговоры, престиж, звание академика… Но это ведь так, обрядность!
— Но эту обрядность она вначале противопоставляла будням пишбарышни, — сказал Эрнст.
— Пойду вот сейчас, скажу: куда его, куда? Ведь протухнет.
—
Появился человек в тройке, у него было красное потное лицо.
— Вы ей сказали про сына? — растерянно спросил он.
Заглянул и другой, в черном, проговорил:
— Выметайтесь, говорит, сдаюсь.
Все поднялись, как-то быстро очутились в коридоре, затем на лестничной площадке, а там внизу, во дворе. Худущий и с ним верный в тройке, не простившись, сели в машину и уехали.
Друзья, постояв возле своих машин, потянулись обратно в подъезд.
Вышли из лифта, глядели, затаившись: спиной к ним стояла в дверях Вера Петровна.
Она поняла: поднялись к ней. Чуть качнулась, хотела взглянуть, но удержалась. Подняла руку на уровень плеча и слабым движением от локтя что-то бросила в глубь коридора. Ключи, понял Юрий Иванович. Брошенное брякнулось на паркет.
Затем, отступив, по-прежнему спиной к ним, она потянула дверь.
Они спустились с крыльца и пошли к арке, Вера Петровна впереди, а друзья шагах в четырех следом, и тут была заминка. Навстречу из арки выскочила черная «Волга», на ходу открылась дверца, выскользнул человек в белом халате, и второй, со снежно-белым комком халата в руке. Третий, с шишкастым лбом, седовласый, затянутый в темную тройку, вылез не спеша. Эрнст встал, он даже сделал движение ртом, хотел позвать Веру Петровну.
Догнали ее за стеклянным павильоном перехода. Шли на расстоянии. На трамвайном круге едва не потеряли. Вера Петровна была высокая, далеко видна соломенная шляпа.
Однажды они догнали ее, Эрнст взял ее за руку. Она отняла руку, глядя вбок и безразлично. И тут же замахала, пыталась остановить такси.
Еще и еще раз она пыталась остановить такси. Догнал ее коричневый «Жигуленок», этакая шоколадка в глазури. Вера Петровна полезла в машину, придерживая рукой шляпу, а другой прижимая к бедру плоскую хозяйственную сумку, такие плетеные из лески сумки рвут в метро чулки.
«Жигуленок» посигналил, поторапливая подходивших. Эрнст сел вперед с Додиком, а Юрий Иванович — рядом с Верой Петровной.
На речном вокзале они сходили с Верой Петровной к кассе, там она пыталась купить билет до Перми. Выйдя на солнце, она приникла плечом к колонне. У нее не было сил оторваться. Эрнст взял ее под руку, повел.
Через пять минут они подъехали к проходной водного клуба.
Вася и Володя лежали на банках, прикрыв кепочками лица. Гриша в деревне, ставит столбы, Леня и Саша колотятся с теплицей. «Веста» готова к отходу, мотор навешен, такелаж, канистры, весла и парус уложены, все закрыто брезентом, а поверх брошены надувные матрасы.
За день они прошли разливы водохранилищ и стали на ночевку на берегу Пестовского, перед шлюзом. Жаром горели на закате окна деревни. Вася Сизов сходил за колодезной водой, прикупил съестного.
Вера Петровна сидела на надувном матрасе. Жакет и шляпу сняла, маленькие прижатые уши украшены сережками с зелеными камушками. Кофточка с отложным воротником заколота брошью. Всматривалась слабыми глазами в пестрые гнезда яхт-клубов, городских и ведомственных водомоторных клубов, отчужденно дивясь обширности Москвы, и с удовлетворением и даже
Всякий раз они опаздывали к шлюзу. Обогнавшая их самоходка с развешенным на корме детским бельишком проскальзывала в набитую судами камеру, и тотчас лезли из воды ворота.
Из-под стенки поглядывали на немую, торжественную, будто триумфальная арка, башню управления с ее декоративными надстройками и скульптурами. Своим видом «Веста» показывала, уверяла, что с готовностью терпит, не высовывается, не беспокоит: куда, дескать, нам!
В шлюзах «Веста» также оказывалась нелепой. Эрнст багром отпихивался от наползавшей на них кормы буксира. Кипело под ней и дымило, из будки высовывался мужик и орал, грозил раздавить. По команде Эрнста Юрий Иванович и Володя тянули конец, петлей наброшенный на крюк поплавка. Мужик с буксира орал, «Весту» сдвигало под склизкую стену, вот-вот заденет планширом поплавок, скользящий в пазу по стене камеры, — огромный, сваренный из железа брусок. Юрий Иванович поворачивался на яростный крик Васи: с кормы буксира на теплоход прыгал парень в смятой шляпе. Порадели, простаки!
Вновь тут Эрнст, мокрый от пота, растерянный, заговаривал о даре Гриши соединять себя как часть с целым. Эрнст уверял: никогда прежде они не кисли перед шлюзами, не мотало их постыдно в камерах. Гриша находил «Весте» место в системе. Юрий Иванович возражал: какая тут система — мы двигаемся в хаосе, и подсаживался к Вере Петровне на среднюю банку. На рассвете она съела бутерброд с сыром, несколько фиников, запила чаем из термоса и оставалась бодра, будто не утомляли блеск воды, шум мотора; сейчас она сидела, уложив руки между колен, и следила, как буксир пенит воду винтом, вновь приближаясь кормой к корме теплохода, и парень с бутылками пива в руках готовится прыгнуть на буксир. Следила увлеченно, лишь мельком, по-птичьи повернув голову, глянула вверх, на пассажиров теплохода, с палубы раздраженно кричавших человеку в рубке буксира. В самом деле, буксир нагнал в камеру душного черного дыма.
Да, соглашался остывающий Эрнст, хаос. Хаос как общее. Грише дано в хаосе ловить сигналы, неслышимые другим, отсюда его дар принадлежать общему, так он принадлежал в школе классу, принадлежит заводу как его начальник. Гриша постиг, продолжал Эрнст, законы коммуникаций и является человеком будущего, где будет достигнуто слияние мыслей и психологий.
Тут Эрнст вскакивал и торопился на корму. Суда покидали шлюз, а у Васи Сизова как на грех не заводился мотор.
Додик, Володя и Вася Сизов остались в Кимрах, на дощатой пристани. Им предстояло через Дубну и Талдом возвращаться в Москву. Вера Петровна целовала каждого, игриво касаясь щеки, носа. Так давней весной их, юных, целовала красавица в цветастом крепдешине, взлетающем на сквозняке. Настежь были балконная дверь и окна, рокотал в телефонную трубку маринист. Тогда друзья привезли его из больницы.
Для ночевки выбрали Селищи, пристань на другой стороне Волги. Удобнее было бы в городской гостинице, да вдруг что там заденет Веру Петровну — радио, шум поезда.
До Селищ не дошли, в темени приткнулись в заросшее устье ручья. Ели купленный в Кимрах хлеб, запивали лимонадом. В черных кронах над головой попискивала птица, летучая мышь проносилась перед лицом, а Вера Петровна пугалась, она верила, что мышь может запутаться в волосах. Искали шляпу, не нашли — шлюп десять метров длиной, тотчас без Володи все стало пропадать. За кормой в черной воде лежало созвездие. Этакий веночек, сказала Вера Петровна.