И бывшие с ним

Ряховский Борис Петрович

В мути, смешавшей краски леса, появилось синее пятно: Антонина Сергеевна несла охапку сучьев.

— Гоги, ты, говоришь, был лесорубом? — спросил Ногаев.

— Ха, разве это лес? — зло отозвался Гоги.

Осина рухнула, хлестнула ветками по глинистой жиже. Ногаев взглянул на часы:

— Если ты, Гоги, срубишь соседнее за три минуты, я проиграл свое пальто.

Его песочное пальто из верблюжьей шерсти было для мужчин бригады предметом престижным.

— Что я ставлю?

— Свое пальто.

— Я тебя раздену!

Гоги сбросил свое пальто на руки Калинника, остался в пиджаке. Прыгнул со ступеньки автобуса, мелькнули

носки. Но увяз так, что низ штанин ушел в грязь. Разбрызгивая жижу, он прошел до мелкого кустарника на обочине, отобрал у парня топор.

Бригада открыла окна. Аккордеонист Мишаня, что на потеху женщинам давил грецкие орехи между большим и указательным пальцами, прогнал пальцы по клавиатуре, крикнул гитаристу: «Румбу!..»

— Хосе, я твоя! — выкрикнул Калинник, подбежал к двери: — Гоги, пошел!

Гоги обошел дерево, ударил, лезвие топора скользнуло, щепа мелькнула изнанкой. Вторым ударом он загнал топор глубоко и с трудом выдернул его из вязкой мякоти — ему пришлось налечь на рукоятку. На третий раз угол удара был взят удачно, и дальше пошло ровно, рассечка углублялась. Гоги сбросил пиджак в траву, его вязаная голубая рубашка потемнела от дождя.

Из окна автобуса кричали:

— Гоги, рукава пальто твои!

— Эй, вороные!

— Гоги, пошла третья минута!

— Мне твое паршивое пальто нужно? — кричал Гоги. — Ха! Я в грязь брошу!.. Ты злить меня хочешь? Гоги — фраер, думаешь!

— Гоги, осталось двадцать секунд!

Ногаев смотрел в окно.

Гоги отбросил топор, навалился на дерево.

— Дави его, дави!

Гоги поднял топор, косо, снизу ударил раз, другой. Отшвырнул топор, разогнался, ударил плечом в дерево.

— Гоги, ты его пощекочи!

Шофер посторонился, дерево рухнуло. Гоги не устоял, замахнул руками, повалился в кустарник.

Канторович продирижировал, на счет «три» из автобуса хором прокричали:

— Три мину-ты!.. Сем-над-цать секунд!

Гоги, взъяренный, щека в грязи, подбежал к двери, швырнул в автобус скомканное пальто.

— Ставлю оба пальто против твоих штанов, — сказал Ногаев. — Повалю дерево за три минуты.

Гоги ударил кулаком по ляжке:

— Забери мое пальто, забери мой пиджак! Я двадцать таких заработаю! Штаны против штанов!

Ногаев сбросил пальто, по лесинам, переброшенным для Антонины Сергеевны, перебрался на обочину. Следом выбрались из автобуса Канторович и Калинник.

Гоги снял с руки часы. Махнул рукой.

Ногаев легонько стесал ствол на уровне колен, затем с маху вогнал лезвие, выдернул его движением топорища вверх. Ударил еще и еще раз. Затем по горизонтали подрубил подсеченное место.

Руки его не слушались, топорище выворачивало пальцы. Ногаев втягивал воздух оскаленным ртом. Он помнил, что ему надо делать вдох в тот момент, когда заносит топор, и выдыхать, когда он вгоняет топор в дерево, но удары были слабы, лезвие отскакивало от дерева, вдруг затвердевшего, Ногаев частил и еще сильнее задыхался. Он стал считать: раз — вдох, два — выдох. Воздуха не хватало, он чувствовал, что его разрушенная плоть победила, победил его тяжелый рыхлый живот, его дряблые мясистые руки, его ожиревшее сердце. Оно ворочалось в глубине на привязи резкой, уходившей под лопатку боли. Качнулось, поплыло лицо Гоги, дернулась вверх его вытянутая рука с кусочком белого металла. Ненависть на миг вернула Ногаева в явь, он всей тяжестью, с маху бросился на дерево, притиснулся щекой к холодной коре, услышал

хруст.

Обморок был недолог. Над ним орал, бился Гоги, с которого шофер и Калинник с хохотом пытались стянуть брюки.

Ногаев поднялся, добрел, ступая куда попало, до автобуса, злобно выговорил:

— Мужчины — вон…

Мужчины послушно полезли из автобуса. Цветков сделал вид, что занят беседой с женой. Ногаев выгнал его наружу, ладонью сильно ударив по стеклу.

Автобус с легкостью проскочил яму. Заляпанные, с кляксами грязи на лицах, обрызганные мужчины толпились у дверей. На передней скамейке неподвижно сидела Антонина Сергеевна.

В толпу мужчин у дверей врезался Гоги, потребовал у шофера топор. Подбежал к дереву, затюкал.

— Поехали, — сказал Ногаев.

— А Гоги?

— Поехали!

Шофер гоготнул, автобус покатил.

Гоги с топором над головой скачками понесся следом. Автобус затормозил. Ногаев выставил чемодан на дорогу.

5

Как станет известно, на входе в Черемиски Гоги встретил Паня, привел к себе домой — гость был в пиджаке — и предложил ему одно из своих пальто. Здесь на шкафу Гоги увидел старую скрипку, рассмотрел ее. Паня рассказал, что дед выменял скрипку в тридцатые голодные годы у городского человека за брюкву.

Гоги взял Паню за руку, дохнул в лицо:

— Дорогой, это судьба нас свела. Тот человек со скрипкой был мой дед. С голоду умирали, он отдал скрипку… Дорогой, ты мне ближе брата. Цена ей — тьфу, но как память о деде!.. Понимаешь?

По дороге к Дому культуры Гоги то обнимал Паню за плечи и дышал ему в лицо, то в гневе отскакивал от него, предлагал за скрипку двадцать пять, тридцать, тридцать пять, сорок пять… Пятьдесят!..

Из захламленной порубками долины автобус выехал на простор перелесков. За линией — очертания Уваровска, а ближе справа среди пашен светился пруд.

Черемискинский Дом культуры помещался в бывшем здании Церкви. Черемиски, богатое пригородное село, начали строить свою двухэтажную церковь, зимний и летний этажи, в середине прошлого столетия. Строили годов тридцать. После коллективизации барабаны с луковицами снесли, каменный куб покрыли железом. До войны черемискинский клуб считался образцовым — здание благоустроенное, стояло пианино, был свой радиоузел, а черемискинский струнный оркестр ездил в область на смотры. В войну здание наполовину разобрали на кирпич. В пятидесятые годы клуб принял парень, вернувшийся из армии, он своими руками ремонтировал здание — здешний был парень, коренной. Местное предание говорило, что сменил его парнишка, выпускник ремесленного училища, при нем клуб превратился в кабак. В обозримом прошлом Антонина Сергеевна насчитывала шесть предшественников Ильи Гукова. Рассказывали о старичке пенсионере, бывшем электросварщике. Этот навесил кованые засовы, закрывал клуб на замок. Таким образом покончил с хулиганством в клубе. Лет пятнадцать назад укрупненный черемискинский колхоз сделали совхозом. Заодно клуб произвели в звание Дома культуры, то есть райотдел культуры выделил ставку директора, уборщицы, худрука и библиотекаря. В районе подумывали о новом здании для черемискинского Дома культуры. Однако Пал Палыч считал, что и это здание достаточно просторно, а районное начальство, не будучи уверено в своих экономических прогнозах насчет совхоза, не торопилось с решением. Уваровские предприятия сманивали молодежь, хозяйство старело.