И розы, алые, как кровь / Blood Red Rose

РОЗА ЛА ТУШ

ЭЛИЗАБЕТ СИДДАЛ

ДАНТЕ ГАБРИЭЛЬ РОССЕТТИ

КРИСТИНА РОССЕТТИ

ДЖОН РЁСКИН

ДЖЕЙН МОРРИС

ЭФФИ РЁСКИН

УИЛЬЯМ МОРРИС

АЛДЖЕРНОН ЧАРЛЬЗ СУИНБЁРН

ДЖОН ЭВЕРЕТТ МИЛЛЕ

Различные

времена и места в Англии и Шотландии во второй половине девятнадцатого столетия. Время и пространство очень пластичные. Пауз между картинами нет. Каждая картина переходит в следующую без затемнений, исключения оговариваются специально. Актеры, по большей части, постоянно остаются на сцене. Единая декорация – всего лишь несколько предметов мебели, деревянные стулья, диван, кровать, стол, может, несколько уровней со ступеньками. Понятно стремление сценографа создать яркую, с гобеленами и обоями, прерафаэлевскую среду, но этого необходимо избегать любой ценой. Пьеса – об отношениях людей, и декорация, которая конкурирует с актерами за внимание зрителей, всегда плохая декорация, каким бы замечательным произведением искусства она ни была сама по себе. То же относится и к костюмам. У каждого персонажа костюм, в котором он остается всю пьесу, все возможные изменения, скажем, мужчина снимает пальто, происходят только на сцене. Элементы декорации не сдвигаются с места. Движутся только актеры – декорация неподвижна. Актеры рассказывают нам историю, и только это имеет значение. Текст – святое писание, и актеры – плоть и кровь. Все остальное или помогает, или должно быть убрано. Движение спектакля – неотъемлемая его часть.

Драматург благодарит Кристен Кундерт-Габбс, режиссера читки пьесы в университете Дьюка в 1992 г., и актеров, принявших в ней участие, Тори Васкеса, Джейми Кристину Симпсон, Кевина Эбдони, Марни Кливер, Стивена Шиллинга, Энн-Луизу Закери, Клер Лотьер, Джина Бауманна, Гэри Будоффа, Джереми Джеймисона и Одри Тодд.

(РОЗА поет в темноте).

РОЗА. Вот Валентинов день настал,Я поднялась с зарей…

(Медленно зажигается свет, все десять актеров уже на сцене. Они никогда не застывают, не выходят из роли, не выпадают из разыгрываемой картины, независимо от того, непосредственно участвуют в ней или нет).

Я, Валентина, милый друг,Стою перед тобой [1] .

ЛИЗЗИ. Это место, куда приходит умирать любовь.

РОССЕТТИ. Дай

мне отдохнуть. Ради Бога, пожалей меня, и дай поспать.

КРИСТИНА. Это гоблинский базар.

РЁСКИН. Я хочу совершенно однозначно заявить, что это полнейшая ложь, будто я становлюсь психически ненормальным по причине неудачного стечения обстоятельств в моей личной жизни. Только потому, что мужчину в его кабинете донимает невидимая кошка, или он время от времени слышит голоса, или иногда разговаривает с ними, лишь для того, чтобы поправить их чудовищный итальянский выговор…

РОЗА. Вчера вечером ко мне приходил Иисус.

РЁСКИН. Только потому, что человека время от времени посещают по ночам ужасные и невероятно эротичные демонические создания, нет причин подозревать, что в его колокольне поселились полчища летучих мышей. Такое случалось и с другими. Скажем, с Россетти.

ЛИЗЗИ. Тебе нравится такая длина моих волос?

РОССЕТТИ. Оставь меня в покое. Оставь меня в покое.

РЁСКИН. Конечно, в колокольне Россетти точно живут летучие мыши, а также броненосцы, но, тем не менее…

ДЖЕЙН. Ты хочешь нарисовать мои груди?

МОРРИС. Я никогда не смогу нарисовать тебя, как должно.

РЁСКИН. Нет, нет, ничего такого. Не время и не место для этого. Здесь мы должны говорить об искусстве, и об этих рисунках, этих пока еще не известных рисунках Тёрнера, величайшего живописца нашего времени, и о борьбе художника за право творить.

ЭФФИ. Ты когда-нибудь что-то сотворил?

ЛИЗЗИ. Ребенка. Мы сотворили ребенка.

РОССЕТТИ. Я похоронил свои стихи в ее гробу.

СУИНБЁРН. Данте Габриэль Россетти – последний в длинной череде англо-итальянских кладбищенских воров.

МИЛЛЕ. Осенние листья.

ЭФФИ. Картина Джона Эверетта Милле.

РЁСКИН. Художника безмерного потенциала.

ЭФФИ. Очень уважаемого и успешного живописца.

ЛИЗЗИ. Я пришла в этот дворец искусств юной девушкой. Они сказали, что я прекрасна, и сделали для меня очень много, но все-таки недостаточно, и рисовали снова и снова, пока я не перестала существовать.

СУИНБЁРН. Когда нарисованная женщина – не нарисованная женщина?

ДЖЕЙН. Когда она искаженная. Искаженная и вымученная. Искаженная и четвертованная.

КРИСТИНА. Гоблинский базар. Придумка демонов.

РОССЕТТИ. Пепел.

МИЛЛЕ. Пепел.

КРИСТИНА. Я – принцесса ничего.

ЛИЗЗИ. Дворец искусств – зал зеркал в лесу смерти. В безмолвии листьев слышны голоса мертвых.

РЁСКИН. Даже если у некоторых мертвых время от времени возникает желание поговорить со мной, это не означает, что я стал Лиром среди лестригонов, потому что это искусство, а искусство надо ценить, и…

МОРРИС. В эпоху романтизма было совсем не так.

ДЖЕЙН. Тогда было гораздо хуже. Ни канализации, ни водопровода.

ЛИЗЗИ. Там живые еще жаждут, и борются, и потеют, и сладкие стоны раздаются в ночи, и они сливаются воедино, плоть к плоти, дыхание – к дыханию.

РЁСКИН. Я одержим, это правда, но все мужчины одержимы. Россетти был одержим, и Суинбёрн, и в каждом доме призраки. Мы движемся сквозь океан призраков, и те из нас, у кого более развиты артистические способности…

РОССЕТТИ. Лиззи.