И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник)
Шрифт:
Да сбежал он, к бабке не ходи, сбежал, тихонько сказал полицейскому инспектору Витору Обадии дежурный сержант Мейрелеш. Если бы у меня была такая жена, я бы тоже сбежал, добавил он и соврал. Жена у сержанта Мейрелеша была точь-в-точь супруга сеньора Ф., такая же желтоволосая, деловитая и прижимистая, только помоложе, но сержант Мейрелеш любил ее до глубины своей сержантской души и никуда сбегать не собирался. Полицейский инспектор Витор Обадия неопределенно пожал плечами. Он тоже думал, что сеньор Ф. сбежал, но, с другой стороны, не исключен и несчастный случай.
Рано утром полицейский инспектор отправился к психиатру, доктору Н., худому смуглому человеку в расшитой петухами косоворотке и с жидкой белой бородой до середины груди, и узнал, что на прием сеньор Ф. не явился, доктор Н. зря прождал его пятнадцать минут, а потом велел медсестре пригласить следующего пациента, бугристо-толстую сеньору В., страдающую расстройством пищевого поведения.
Целую
Супруга сеньора Ф. неподвижно сидела в углу дивана. У нее было трагическое и оскорбленное выражение лица. Рядом с ней на стуле, не доставая ногами до пола и сложив руки на обтянутых форменной юбкой коленях, сидела Бульдожка и не сводила с нее выпуклых коричневых подернутых слезой глаз. Полицейский инспектор Витор Обадия и сержант Мейрелеш тщательно осмотрели шкафы, ящики комодов, тумбочки и большой, старинный, вишневого дерева буфет, доставшийся супруге сеньора Ф. от прабабушки. Ну вот, сказал, наконец, полицейский инспектор, я так и думал, вынул из кармана мобильный телефон и вышел в коридор. Сержант Мейрелеш сухо покивал головой в знак того, что он тоже думал именно так, и нехорошо посмотрел на супругу сеньора Ф. Супруга сеньора Ф. ответила ему ледяным взглядом. Бульдожка пошевелилась на своем стуле. Полицейский инспектор вернулся из коридора. Доктор сейчас приедет, сказал он добрым голосом, и действительно, не прошло и десяти минут, как в дверь без стука вошел доктор Н., на ходу пряча в карман маленькую расчесочку, которой он приглаживал в лифте свою белоснежную бороду. Лицо супруги сеньора Ф. выразило попеременно холодное недоумение, ужас и обреченность.
Он что же, мерещился ей, спросила Бульдожка, когда полицейская машина уже почти подъехала к части. Не знаю, уклончиво сказал полицейский инспектор Витор Обадия. Может, мерещился, а может, она его себе придумала, а потом поверила. Сразу видно, психованная женщина, сказал сержант Мейрелеш, ловко паркуясь между двумя мотоциклами. Если бы у меня была такая жена, я бы от нее тут же сбежал.
Через год бывшая супруга сеньора Ф. – теперь ее звали Ана Катарина Валенте – вышла из клиники совершенно излечившейся. Она твердо знала, что никакого сеньора Ф. на свете не существует и что вся их долгая и покойная совместная жизнь ей примстилась, – это было так же верно, как то, что ее зовут Аной Катариной. Она поискала логическое объяснение произошедшему с нею, но не нашла, поняла, что была все эти годы игрушкой в лапах Нечистого и испытала неодолимое желание укрыться от ужасов и соблазнов мира сего в монастыре.
С присущей ей тщательностью Ана Катарина перебрала все ордена и конгрегации и остановилась на ордене босых кармелиток. Выдержав короткий период послушничества, она приняла постриг и стала называться сестрой Маргаридой.
Полицейский инспектор Витор Обадия ушел на повышение и перебрался в столицу, сержант Мейрелеш, выдержав с третьей попытки экзамен на должность инспектора, занял его место, а Бульдожка родила, неизвестно от кого, тройню и выхлопотала себе лицензию на открытие на дому яслей для детей до двух лет.
Что же до сеньора Ф., то он поселился неподалеку от города, на большой опрятной ферме и выращивал на продажу маленьких нервных коз, размером с собаку. Тем утром, когда он шел на прием к психиатру, где-то возле железнодорожной станции на него внезапно снизошло понимание, как он может все изменить – или отменить, этот момент был ему самому не очень ясен, и сеньор Ф. предпочел в него не вдумываться. Снизошедшее понимание было восхитительным и пугающим, и в другое время сеньор Ф. ни за что бы не решился, но он был обижен на супругу за то, что она отправила его к психиатру, к тому же он плохо позавтракал и уже хотел обедать, но до обеда было еще два часа и психиатр, а мяса в супе наверняка было мало, вторых же блюд супруга сеньора Ф. отродясь не готовила, а на ужин ожидались тушеные овощи, и сеньор Ф., потоптавшись на месте и почесав блестящую лысину, решил – была не была – и частью все изменил, а частью – отменил, он и сам толком не понял, что это у него получилось. После чего ощутил себя фермером и знатоком мелкого рогатого скота по фамилии Алмейда, съел в станционном буфете два бифштекса с яйцом и жареной картошкой, выпил пива, сел в пригородный поезд и отправился за город искать себе ферму.
Еще через год, накануне Рождества, фермер Алмейда приехал на открытый рынок с грузовиком, полным еще теплых маленьких коз для рождественских трапез. Было раннее утро, солнце еще не встало, и на рынке было почти пусто, только
Восемь microrrelatos
microrrelato – жанр крохотного рассказа, довольно типичный для испанской и испаноязычной литературы XX века (напр., Борхес и Касарес «Собрание коротких и необычайных историй»). в русской литературе существует как явление, но не имеет специального термина.
Прощание
Нике
сегодня, сказал шеф Силва, мы прощаемся с моим дорогим другом… с нашим дорогим другом, поправился он, уловив краем глаза недовольные шевеления в толпе официантов, с нашим дорогим другом Диогу. он появился у меня во времена, когда я был еще начинающим поваром, молодым и… – худым, ехидно подсказал кто-то из официантов, – и худым, благодушно согласился шеф Силва, поглаживая могучий, похожий на дирижабль, живот. сам Диогу тогда был совсем маленькой прозрачной личинкой. шеф Силва развел пальцы примерно на сантиметр, показывая, какой маленькой личинкой был Диогу. прошли годы, сказал он, мы оба выросли. Диогу как омар, я как профессионал. я, – шеф Силва покосился на официантов, официанты стояли тихие, смотрели в пол, и шеф Силва успокоенно отвернулся, – я… – выиграл десяток международных соревнований, хором проныли официанты, не разжимая губ. шеф Силва скривился и показал официантам большой, пухлый, поросший черной шерстью кулак. я выиграл десяток международных соревнований, повторил он твердым голосом, получил мишленовскую звезду. и все время со мной был Диогу. он был моим талисманом, моим советчиком, моим другом. я назвал в его честь ресторан. и вот, сегодня его не стало. шеф Силва неожиданно всхлипнул и стал сцарапывать ногтем какое-то пятнышко со своего безупречного передника – на переднике было написано «ресторан у Диогу» и изображен огромный улыбающийся омар с добрыми усталыми глазами. официанты опять зашевелились и зашептались, где-то звякнула упавшая вилка. шеф Силва вздрогнул и поднял голову. я прошу, сказал он, с усилием сглатывая, прошу всех почтить память нашего дорогого друга Диогу минутой молчания.
на мгновение в ресторане стало так тихо, что было слышно, как поднимается пар над тарелками и бродят в гигантском аквариуме омары с перевязанными клешнями. шеф Силва растроганно вздохнул, раскрыл рот, чтобы что-то добавить, и тут из угла за аквариумом раздалось бесстыдное громкое хлюпанье, с таким звуком втягивает в себя воду только что прочищенная раковина. все посмотрели туда. за маленьким столиком на одного сидел смуглый лысоватый мужчина с брюзгливым складчатым лицом и маленьким, хищным, как у пустельги, носом, и увлеченно высасывал огромную рачью клешню. видимо, ощутив на себе взгляды, мужчина поднял глаза. Qutet pasa? [6] неприязненно спросил он, утирая тканевым нагрудником с изображением Диогу малиновый, вспухший от еды рот. потом увидел шефа Силву и обвиняюще наставил на него палец. плохой омар, сказал он, дурно выговаривая португальские слова и тыча пальцем в шефа Силву, плохой, старый, жесткий омар. не мишленовская звезда, не! мужчина в последний раз ткнул пальцем и снова утер рот. в толпе официантов кто-то отчетливо хихикнул.
6
В чем дело? (Исп.)
О доброте
…берет из приюта собак на дожитие, совсем старых, немощных, некрасивых, с седыми мордами, с проплешинами, с облезлыми хвостами, водит их на прогулку, обезноживших выносит на руках, кладет на травку, не гладит, не воркует, не тормошит, просто сидит, старые собаки ходят рядом, как пасущиеся коровы, глаза у нее круглые, прозрачные, как у чайки, и чаячий же голос, домой, говорит она старым собакам, и они послушно трусят домой, неходячих она несет под мышкой, они тянутся лизнуть, иногда дотягиваются, дома протирает всем лапы, насыпает в миски корм, сама пьет чай, смотрит телевизор, сунувшуюся под руку собаку не прогоняет, но и гладить не гладит, собака вскоре уйдет к себе на коврик, у каждой собаки свой, а она досмотрит телевизор, выключит, вымоет чашку из-под чая, встанет на колени и просит, чуть приглушив свой чаячий голос, чтобы не разбудить собак, Господи, просит, если этой ночью кто-нибудь должен умереть в этом доме, пусть это буду не я, пожалуйста, пусть не я, и старые собаки согласно вздыхают на своих ковриках…