И танки наши быстры
Шрифт:
– А он что, правда, псих? – вполголоса спросил Бурцев. Тот неохотно пожал плечами. Бурцев понял: милиции
полагается задавать вопросы, а не отвечать на них.
– Может быть. А может быть, состояние аффекта. Перевозбужден. И неадекватно реагирует. – Эксперт сделал шаг к столу и раздавил свой окурок в пепельнице. – А то и просто дуркует. Так тоже бывает.
– Но ведь если он псих, ему ничего не будет? Медик как-то странно посмотрел на Бурцева.
– Если экспертиза признает невменяемым. Но в спецпсихушке тоже не сладко, – заметил он.
За их спиной послышался удар
– Зачем вы деретесь? Мне же больно! – вскричал пристегнутый.
– На место! – с презрением прокричал опер. – На табуретку! Быстро!
Псих, ограниченный пристегнутой рукой, закопошился на полу и принялся карабкаться на табуретку.
Медэксперт мельком взглянул в их сторону и покачал головой.
В это время старший опер повесил трубку и стал собирать бумажки на столе.
– Все, Серега! Кончай! – объявил он. Молодой опер стоял, собирая губами кровь с разбитого кулака. – Все ясно! Я дозвонился до участкового по месту жительства. Все подтверждается. По документам – она его жена. И была прописана в квартире. А на самом деле – вместе не жили.
– А как у него с вменяемостью? Известно? – спросил эксперт. – Как брак-то разрешили?
– Раньше состоял на психучете. Но агрессивности не проявлял. Жил с матерью. Соседи отмечали странности – и все. Потом мать похлопотала, с учета сняли... Она была какой-то деятель в комитете по здравоохранению...
Псих на табуретке, казалось, не слышал этого рассказа, всхлипывая и трогая пальцем быстро вздувающуюся гематому под глазом.
– Потом ему и вообще стало лучше. Пристроили его на работу на почту. Даже в самодеятельности стал вступать. А потом заметили, что кто-то письма вскрывает. Вышел конфликт с начальством. У него срыв. А потом еще... Коллеги вызвали скорую... Опять поставили на учет. С работы, ясно дело, уволили.
– Обычная история, – подал голос медэксперт.
– А полгода назад его мать умерла. Он и вообще пошел вразнос. Жил, продавая родительские вещи. Был пойман на том, что прятался в общественном туалете и подглядывал за женщинами. Участковый хлопотал о госпитализации, но ему отказали, сказали, раз не агрессивный, то и оснований нет. Связались с женой... Она устроила ему домашний присмотр. Но вот сегодня, похоже, сиделки не углядели...
– Да, обычная история, – повторил эксперт.
– Короче, все. – Старший опер с удовлетворенным видом сложил бумажки в папку и защелкнул кнопки. – Преступник взят на месте. Мотив есть. Орудие изъято. Картина ясна. Раскрыто по горячим следам. Нам – плюс. Можно сворачиваться и передавать в прокуратуру. А уж они пускай решают, что с ним делать.
– Это был порыв минуты! – торопливо повторил пристегнутый. – Я не сознавал, что делаю...
– Ах, ты все еще не успокоился? – спросил молодой опер. И опять шагнул к пристегнутому, отводя назад сжатую в кулак руку.
– Оставьте меня в покое, гадкий человек! – заплакал больной.
Эксперт досадливо крякнул.
– Серега, дай покой, – поморщился старший опер.
– А вы что стоите, как в цирке?! – сердито прикрикнул он на Бурцева и санитара. – Выносите!
Санитар бойко вышел вперед. Он огляделся вокруг, сдернул с дивана накидку и расстелил на
Бурцев так и остался стоять у дверей. Санитар поднял на него голову.
– Ну, елы-палы, давай! Хватайся!
Бурцев почувствовал дурноту и с усилием сглотнул.
– Ты на лицо-то не смотри! Не смотри! – крикнул бывалый санитар.
Бурцев справился с собой, подошел, подхватил под коленки и они, приподняв, переложили труп на покрывало.
Псих на табуретке болезненно дернулся, но, опасливо поглядев на молодого опера, ничего не сказал.
Санитар связал покрывало двумя узлами – в головах и в ногах – наподобие гамака.
– Берись!
Бурцев взялся за узел в ногах. Убийцу охватило беспокойство. Он задергал пристегнутой рукой.
– Куда вы ее! Не уносите. Она еще встанет. Меня же накажут...
Бурцев и санитар, перетаптываясь и шаркая, двинулись к дверям.
Проходя в двери, санитар задел выступающей круглой частью узла за косяк. Раздался глухой стук.
– Тише, ты, не налегай! – сердито крикнул санитар.
– Куда вы ее! Пусть она сама идет! – Краем глаза Бурцев видел, что убийца вскочил с табуретки и забился.
На лестничной площадке возникла заминка – кому идти первому.
– Иди, иди! – мотнул головой вниз по лестнице санитар. – Ногами вперед. Теперь можно.
Остаток дня Бурцев просидел дома. Он никому не звонил и сам не отвечал на звонки. Пробовал смотреть телевизор и никак не мог сосредоточиться на том, что говорили с экрана. Несколько раз заглядывал в холодильник, но там ничего не было, да и есть как-то не хотелось.
Дважды Бурцев поднимался по лестнице и звонил в восьмую квартиру. Он волновался за Настю. И до убийства-то девушка была явно не в себе, а теперь и представить было трубно, каково ей. К кому из соседей она могла пойти, он не знал, но в любом случае ей пора было уже вернуться. Однако на его звонки никто не отзывался, и как Бурцев ни прислушивался, ему не удалось услышать за дверью никаких признаков жизни.
Но уже после десяти часов кто-то позвонил Бурцеву в дверь. Удивляясь позднему гостю, Бурцев открыл двери и увидел на пороге Настю.
– Вы еще не спите? – спросила она. – Я увидела, что в окнах горит свет...
– Не сплю. Проходите, – сказал Бурцев.
Но девушка осталась стоять на пороге.
– Спасибо. Я на минутку.
Она посмотрела в лицо Бурцеву. В полумраке лестницы Бурцеву было плохо видно выражение ее лица.
– Какой ужасный день... – проговорила Настя. – Какое несчастье...
– Да.
– Бедная Валентина... Бедная... Бедная... Вот так жил человек, жил... И вдруг его не стало... А ведь на ее месте должна была быть я...
Бурцев пожал плечами:
– Не думайте об этом. Вы не должны об этом думать. Настя кивнула. И неуверенно переступила с ноги на ногу.
– И Коля... – добавила она. – Его тоже очень жалко... Он ведь совсем не злой... Только очень замкнутый... И совсем беззащитный... Ну, вы понимаете...
– Если он болен, то его не станут сажать с уголовниками, – сказал Бурцев. – Поместят в больницу... Будут лечить.