И тут случилась война

Ворон Вячеслав

– Да живы у него родители, только отец совсем спился, бродяжничает по вокзалам, а мать, она… – повесил паузу участковый. – Я после тебе все обрисую, майор.

– Ну, давай, воин, иди, собирайся, а я тут с майором потолкую.

Васька вышел из военкомендатуры с ощущением полного счастья и самоудовлетворения. Не знал тогда он еще, что одна из бомб угодила в дом, где он вчера разговаривал с Секачом и брал яблоки из рук матери. Не знал он, что все, кто там спал после ночной попойки, были погребены под обломками обрушившегося дома и что там остались его мамка, суровый Секач и страшный небритый Червоный. Участковый ему намеренно это не сказал, дабы не сломать решимость характера будущего сына полка.

Василий Шальнов отчаянно и смело сражался на полях яростных атак Красной армии против немецко-фашистских захватчиков в составе батальона под командованием Степаныча, который пал смертью храбрых в неравной схватке против врага в одном из страшных боев. Неоднократно за отвагу и проявленную смелость награждался орденами и медалями. Дважды был ранен, но твердый и упрямый характер возвращал его в

строй. Дошел до самого Берлина. Вернулся в свой город возмужавшим и окрепшим двадцатилетним мужчиной, с сединою на висках. Женился, родил троих детей. Поступил на службу в тот же отдел милиции, откуда был его участковый-герой, и прослужил на благо своего народа еще пятьдесят лет. Перед выходом на пенсию был удостоен звания подполковника и награжден орденом «За заслуги перед Отечеством». Он и сейчас жив. Это он идет на параде девятого мая с полной грудью медалей и абсолютно седой головой. Это он знает, помнит и поминает героев того времени. Это он – наше всё.

Медсестра

Ее мечте не суждено было сбыться, а мечтала она стать артисткой театра. В свои тринадцать с хвостиком она без труда на память цитировала сложного Маяковского и романтичного Есенина, по выходным выступала с танцевальным номером в городском саду и вместе с мамой посещала театр. При одном только упоминании театра она дрожала словно осиновый лист, и ладони ее рук увлажнялись. Что-то необъяснимое происходило в ее сознании. Ей виделось будущее. Как рукоплещет огромный зрительный зал, и букеты ярких роз летят от тысяч поклонников прямо к ее ногам. Как афиши с ее изображением украшают улицы города. Как она из верхнего окошка у самой крыши городского театра подсматривает за столпотворением публики, пришедшей на нее, перед входом. Как сотни молодых людей перед самим представлением спрашивают лишний билетик на ее спектакли. И в такие минуты по телу разливалась нега, приводящая ее неокрепшую душу в неописуемое возбуждение, граничащее с бессознательным, полуобморочным состоянием. Театр манил ее, он был для нее ее смыслом жизни. Театр – это магическая феерия, буйство страстей и актерского мастерства перевоплощения, это завораживающий ритуал, возбуждающий и распаляющий воображение зрителя, это эмоциональный взрыв. И она мечтала стоять на подмостках городского театра и нежиться в лучах славы и любви преданных поклонников. И тут случилась война.

Немецко-фашистские захватчики оккупировали их город одним из первых. Прежде цветущие улицы и проспекты после продолжительных боев превратились в руины. Школы, институты и театры – в администрации и резиденции немцев, объявивших себя новыми хозяевами города. За малейшую провинность мирных горожан безапелляционный расстрел или ссылка в Германию. В эту самую Германию ссылали каждый день, в основном молодых девушек и парней. Евреев – в концлагеря. Но ей, можно сказать, повезло. Будучи еврейкой, её мама реально осознала всю плачевность их положения, и уже на следующий день после оккупации собрала дочь, пожитки и фамильные драгоценности и ушла в леса к партизанам. Медицинское образование, национальность и работа в городской поликлинике старшей сестрой не позволили ей остаться в городе, долг обязывал. И по прибытии в отряд была она определена в медсанчасть на должность главного врача. Первое время командир отряда, высокий черноволосый мужчина с огромной бородой и усами, сокрушался по поводу того, что малолетняя дочь ее оставалась в отряде, что значило – практически на передовой, но убедительные доводы мамы о зверствах немцев в отношении евреев окончательно внушили ему мысль о неотвратимости положения, и он в конце концов смирился.

Отряд жил и готовился к чему-то грандиозному. И она это понимала по тому, как все партизаны серьезно, изо дня в день, выполняли свою работу. Мужчины, что постарше, рыли новые землянки, что помладше – овладевали боевым искусством с командирами подразделений, совсем сорванцы угоняли скот с вражеских пастбищ, а женщины стряпали на кухне, шили обмундирование и обстирывали отряд. Те же, кто оставался при медчасти, ежедневно обучались сестринскому делу. Так она невольно стала слушательницей медицинского ликбеза, организованного ее мамой в отряде. Внутри себя она ощущала протест, и порой ноги после утренней зарядки отказывались идти на лекции, но она собиралась, сжималась в пружину и повторяла сама себе, что это маленькая повинность, которую она обязана нести ради своей мамы. Вечера в отряде оставались самым любимым ее временем. Несколько сбежавших с ними из города артистов городского театра, которых она почему-то раньше не знала, устраивали на небольших холмиках импровизированную сцену и показывали для партизан миниатюры. Иногда это были смешные истории, иногда драматические сценки, а иногда и просто пели под баян. Песни в основном были грустные и о войне, они моментально разлетались по всем партизанским отрядам и становились истинно народными.

Бьется в тесной печурке огонь,На поленьях смола, как слеза,И поет мне в землянке гармоньПро улыбку твою и глаза [5] , —

неслось по верхушкам сосен и разлеталось еле слышимым ветром по лесу. И березы шелестом листвы аплодировали и рукоплескали им. Так пришла осень, а за ней – зима. В сорок первом выдалась она не на шутку суровой, и, чтоб как-то сохранить тепло в землянках, приходилось непрерывно топить буржуйки. Тонкие серо-белые струйки дыма поднимались из-под земли до самых верхушек сосен и невольно выдавали свое расположение немецким разведгруппам.

Немцы уже осенью догадались, что в лесах сформирован партизанский отряд, и даже несколько раз засылали разведгруппы и агентов, завербованных из местных. Но все разведгруппы сталкивались с непроходимой частью заболоченного леса, где тропы были известны не многим даже внутри отряда, а завербованные агенты, сумевшие пробраться к отряду, ломались при первом же допросе и по законам военного времени тут же уничтожались. Командование вермахта несколько раз предпринимало попытки добраться до отряда, но безуспешно, и, в конечном счете, перестало засылать диверсантов, построило на окраине города наблюдательный пункт для круглосуточного мониторинга горизонта леса, усилило его пулеметами и легкими семидесяти пятимиллиметровыми пехотными пушками. А партизаны выживали. Зима в лесу – это само по себе война. Холод, голод. Скот, угнанный летом с пастбищ и не набравший веса, помер в начале ноября. Что было возможно, спрятали в специально оборудованных схронах, остальное съели. Вылазки в город сократились из-за угрозы быть убитым, да и маршруты подходов к нему изменились. Теперь напрямую через опушку было нельзя, и продотряд, состоящий в основном из пяти пацанов лет этак шестнадцати и одного командира лет двадцати, пробирался в город окольными тропами. Путь занимал в одну сторону почти целый день, и обратно ночь. Иногда приходилось задерживаться в городе из-за внезапно начавшейся снежной бури. А после нее, когда покров снега достигал пояса и тропа была полностью занесена, поход отряда с провизией мог растянуться на сутки. Пацаны возвращались с обмороженными конечностями. У некоторых начиналась гангрена, и тогда ее мама принимала решение об ампутации, по-другому спасти отмирающую конечность не представлялось возможным. И все же они мужественно шли изо дня в день за провизией в город, в пугающую неизвестность. Были и такие, кто не доходил вовсе, замерзал. Маленькие герои большой войны. Ранняя весна не принесла облегчения. Снег стаял, залив талой водой землянки, выгнав людей наружу. Заготовленные за предыдущее лето дрова для буржуек заканчивались, пища – тоже из-за невозможности ее доставки в отряд по причине размытых ручьями и мелкими озерами путей и троп. Началась цинга. Чтобы как-то повлиять на оздоровление отряда, ее мама начала готовить отвары из высушенных сборов летних трав. Что это были за сборы, никто не знал, но то, что они действовали, было заметно. Через неделю после приема сборов цинга сама собой улетучилась, у партизан, истощенных длительной зимой и отсутствием витаминов, появился блеск в глазах, наполненный жизненной силой. И даже ночи, доселе сковывающие тело и пронизывающие его своим холодом, казались теплее. Сборы пили все, от мала до велика. Вместо чая, еды и даже сна, потому как бодрили и придавали недюжинные силы. Однажды командир отряда подошел к ее маме и спросил:

5

«В землянке» {«Землянка», «Бьётся в тесной печурке огонь…») – песня времён Великой Отечественной войны. Музыка Константина Листова, стихи Алексея Суркова.

– Валентина Львовна, скажите мне на милость, чем же вы нас таким поите, что отряд хоть сейчас готов идти в бой?

– Да так, ничего особенного, – отвечала ему мама. – Мелисса, одуванчик, эфедра, петрушка, хрен и, конечно же, полынь. Ее я побольше кладу в отвар, она и придает сил.

– А вот бы нам, как потеплеет, перед боем, какой-нить придумать отвар, чтоб силенок солдатам подбавить. Мы, как окрепнем, так и двинем на город, иначе они нас тут перещелкают за лето как семечки.

– Это можно, добавлю я сюда зверобоя, ну и ты, Степан Михалыч, по сотке грамм сообразишь, и будет боец, что надо. Горы своротит, и не заметит.

– Ну, ладно, Валентина Львовна, договорились, а пока обучай своим премудростям девчат, они нам ух, как будут нужны.

Пришло тепло, лес зазеленел молодой листвой, ушла вода из землянок, и солнце их осушило. Отряд вернулся к обычному укладу. Бойцы по-прежнему обучались военному делу, а девушки – медицине. Она тоже продолжила постигать азы врачевания у мамы. Только вот что-то витало в воздухе. И она это чувствовала своим не по-детски сообразительным умом. И вот это что-то беспокоило ее, не давало ей сосредоточиться на обучении. И уже когда совсем стало тепло, командир собрал весь отряд и объявил о масштабном наступлении, в котором они тоже примут участие и первое крещение боем. Само наступление было назначено на первые числа мая.

Она не обманулась в своем предчувствии.

Наступление, несмотря на превосходство в силах над противником, закончилось значительными потерями и переходом к глубокой обороне. Немецко-фашистская группировка нанесла сокрушительный удар, оборона фронта была прорвана, наши войска были вынуждены оставить город. Отряд партизан был полностью уничтожен. Погибла ее мама, героически спасая раненых на поле сражения, командир, уверовавший в силу отвара ее мамы, и все те, кто вышел навстречу смерти, не успев насладиться первым теплом после долгой холодной зимы. Остальных пленили и отправили в лагеря.

Ее мечте не суждено было сбыться. Она не стала актрисой, да и не мечтала уже ею стать. По-еле окончания войны и освобождения из плена, она окончила вечернюю школу, поступила в медицинский техникум, а после и в институт. Вышла замуж, родила троих детей, а дети – внуков. Как ее мама, дослужилась до главврача городской больницы и, уйдя на пенсию, от ничегонеделания записалась на курсы актерского мастерства при городском ДК. Она и сейчас там играет в самодеятельном театре пенсионеров, и у нее есть свои поклонники. И уже не важно, что им далеко за семьдесят, они дарят ей цветы и аплодируют исключительно ей, той девочке, которая все же вернула себе мечту.