И восходит луна
Шрифт:
Первым делом Грайс вернула диск на место и спрятала ключ.
Потом некоторое время стояла посреди окровавленной комнаты, понимая, что уборка ей предстоит долгая. И даже одеть было нечего - она должна была помыться во второй раз, чтобы не испачкать халат.
Грайс стояла совершенно обнаженная посреди их аккуратной комнаты, где взгляд то и дело натыкался теперь на мерзкие, алые пятна. Нужно было озаботиться полиэтиленом, емкостью для крови и вообще быть аккуратной, но Грайс не хотелось. Она чувствовала себя такой сильной, она только что совершила все свои фантазии
– Я не одета!
Она схватила с кровати одело, замоталась в него, как культистка в свой балахон.
На пороге стояли Маделин и Лаис. Лаис присвистнул, причем очень громко, так что Грайс захотелось зажать уши. Во рту у него был какой-то белый, похожий на мел кружочек.
– О, - сказала Маделин.
– Не обращай внимания, он целый день так будет. Заказал себе какие-то япойнские конфетки-свистульки.
– Это круто! А еще я могу собрать себе бургер из порошка! Но он будет мармеладный.
– Идиот!
Они вели себя так, будто у Грайс не было причины чувствовать себя неловко.
– Мы хотели тебя поздравить, - сказала Маделин.
– Но ты, судя по всему, не очень рада.
Она выразительно оглядела стену, где оставались пятна крови и мозгов Грайс.
– Нет, - сказала Грайс.
– Я очень-очень рада.
Для убедительности она улыбнулась. Лаис покрутил пальцем у виска.
– Но мне надо убраться.
– Разумеется. Хочешь мы...
– Поможете?
– Нет, останемся тут и поболтаем с тобой.
– Это не сарказм, я правильно понимаю?
– Правильно.
Грайс засмеялась и ушла в ванную. Вытащив из нее безнадежно испорченный ноутбук, она поняла, что чувствует себя потрясающе. Все было понарошку, а оттого - освобождающе. В этом не было великой ошибки, как если бы Грайс и вправду попробовала бы что-нибудь из своих фантазий, даже если бы Грайс выжила после этого, ее жизнь изменилась бы непоправимо.
А сейчас все было игрой.
Отмыть ванную оказалось легче всего.
Весь день Грайс занималась уборкой, приносившей ей удовольствие и покой. Маделин и Лаис болтали о чем-то, но Грайс почти не слушала их. Она думала о Кайстофере - о том обманутом, замученном мальчишке, которым он был. О Дайлане, который так любил своего песика. Об одинокой Олайви. И маленькой девочке по имени Аймили, которую травили все детство.
– Как думаете?
– спросила Грайс невпопад, когда беседа, кажется, касалась кино.
– У них было тяжелое детство?
– У режиссеров? Ну, это условие для творческого человека, - засмеялся Лаис.
– Нет. У богов.
Маделин пожала плечами:
– Слушай, они представители расы, приспособленной для господства на этой земле. Не думаю, что их судьбу при всем желании можно назвать тяжелой.
Грайс замолчала и принялась драить пол дальше. Разговор Маделин и Лаиса восстановился, но Грайс не слушала слов - только звучание их голосов. От них ей было уютно.
К вечеру комната снова представляла собой то, что Грайс так сильно любила - абсолютный порядок. Выпроводив Лаиса и Маделин, Грайс немного почитала и легла спать, но сон не шел. Она положила руку себе на живот, стараясь осознать, что там сейчас еще какое-то существо, кроме нее, вскоре оно будет больше, у него будет собственная жизнь, биение собственного сердца.
И оно не будет человеком.
Ей стало страшно, как будто вместе с ней, в темноте ее тела, был кто-то чужой, жуткий, кто-то, от кого нельзя спрятаться и сбежать. Существо, которого полагается бояться.
Неожиданно Грайс почувствовала страшную слабость. Может быть, она переборщила с попытками убить себя? Грайс казалось, она не может пошевелиться, тревога накрывала ее равномерными, ритмичными волнами. Она почувствовала, что теплая кровь струится у нее из носа, но не смогла пошевелить рукой, чтобы стереть ее. Этот паралич длился около часа, и когда Грайс смогла, наконец, двигаться, она вскочила с кровати. Кровотечение было довольно обильное. Чтобы успокоиться, Грайс замыла простынь, засунула в ящик для грязного белья, сменила постель. Ее трясло от страха. Конечно, не стоило так увлекаться попытками себя убить. Она сама виновата. Никто не говорил ей о том, что этого нельзя делать слишком часто, потому что никто и не делает таких вещей слишком часто. Это у нее нет мозгов.
Грайс долгое время не могла заставить себя вернуться в постель. Ей казалось, что паралич нападет на нее снова. Наконец, она усилием воли заставила себя лечь, на самом краю кровати, будто собиралась куда-то, от кого-то бежать. Грайс с трудом заснула, когда за окном уже забрезжил рассвет.
Проснувшись, Грайс привела себя в порядок, наслаждаясь чистотой всего вокруг. Она гнала от себя мысли о вчерашнем параличе, который был страшнее любой боли, испытанной в смертельных для человека обстоятельствах.
Совершенно неожиданным образом Грайс захотелось к людям, а не от людей. Она вышла на кухню, где уже сидели Кайстофер и Аймили. Полнолуние закончилось, с облегчением подумала Грайс.
Аймили сказала:
– Я поздравляю тебя, братик.
А потом она поцеловала Кайстофера - совсем не по-сестрински. Он ответил ей, и Грайс нахмурилась. Если Аймили поздравляла ее мужа с ее беременностью, сделано это было странным образом.
– О, - сказала Аймили как ни в чем не бывало.
– Доброе утро, Грайси, как себя чувствуешь?
– Все...
Грайс набрала было воздуха, чтобы сказать "в порядке", но сказала:
– Плохо.
Она села рядом с Кайстофером. Он взял ее за руки, это был очень личный жест, не для других людей. Но сейчас Кайстофер, кажется, был взволнован.
– Это правда?
– Что мне плохо?
– Что ты беременна.
Грайс хотела было рявкнуть, что говорила ему вчера, но вспомнила о том, что видела, просматривая диск. Он не совсем понимал, что реально, а что - его фантазия. Может, он и помнил о своей второй части, но считал, что это сон. А может просто не доверял полностью тому, что видел и слышал в полнолуние.