Идеальный калибр
Шрифт:
Добренькие глаза ощупали нас достаточно цепким изучающим взглядом. И, странное дело, мне показалось, что глаза и взгляд живут в этом человеке отдельно. Доброту глазам придавали, наверное, множественные морщинки, веером разбросанные вокруг них. А во взгляде были и сила, и жесткая уверенность в себе, и гордость, и холодная властность. Когда имам не смотрел прямо, он выглядел добреньким. Но при взгляде прямо в глаза человека, не слишком сильного духом, могла бы охватить дрожь. Но мы с Валеркой глаза не отвели. Мы готовились к жесткому противостоянию и потому взгляд имама выдержали.
Он чего-то ждал от нас. Хотелось надеяться, что не того, что мы упадем ему в ноги, чтобы вымолить милость. Наконец имам не выдержал и сам сказал:
– У всех мусульманских народов есть давний обычай: враг перестает быть врагом и становится другом, если отрекается от своих прежних дел и принимает ислам. Потому с вами разговор может быть только об одном…
Я усмехнулся, а Валерка демонстративно перекрестился.
– Ты верующий? – спросил имам.
– Верующий православный христианин. – Валерка сказал это с таким достоинством, что я почувствовал за него гордость.
– Вот ведь какая беда, – усмехнулся имам. – Покажи крест. Носишь крест?
– Ношу, – сказал Валерка и стал расстегивать одежду, чтобы обнажить грудь.
Имам шагнул ближе. Я бы, наверное, на месте Валерки тут же попытался захватить его и, используя в качестве щита, чтобы перехватить инициативу, завладеть оружием, которое лежало на столе. Это было возможно, и стрелять бы никто не стал, потому что слишком велика вероятность попасть в эмира. Да если и не попадешь, эмир потом не сможет простить, что его жизнью рисковали. Потому у меня была мысль, что стрелять бандиты не решатся. Но он шагнул не в мою сторону, а в сторону Валерки. Валерка – тоже парень не промах, и в другой обстановке он мог бы, наверное, все сделать прекрасно. Однако ему мешало его религиозное сознание. Наверное, он посчитал кощунственным использовать ситуацию, при которой показывал крест. Крест не может быть ловушкой даже для врага. А крест у Валерки был особый.
В армии всякое случается. И командиры попадаются всякие: и верующие, и неверующие, и вообще отъявленные атеисты. Последних, к сожалению, значительно больше. Особенно среди командиров среднего звена, которые в советские времена успели хлебнуть атеизма, но недостаточно. Те, что постарше, нахлебались вдосталь, да и время им уже подошло к Богу приближаться, потому они мягче. Молодые чаще бывают верующими или по крайней мере сочувствующими. Но всегда есть возможность нарваться на такого командира, который запрещает носить крест. Видимо, Валерке такой и достался. И потому он нашел для себя выход: сделал татуировку – цепочка через шею, а на груди – крест с распятием.
Этот крест Валерка и показал имаму…
Тот подслеповато глаза прищурил, потрогал пальцами грудь Валерки, словно проверяя прочность татуировки, и скривился. Сделал два шага назад, несколько секунд подумал и сказал что-то на своем языке одному из тех своих охранников, которые находились с ним в гроте, когда мы туда вошли. Охранник радостно хохотнул, сказал что-то одному из наших сопровождающих, позвал с собой того горлодера, что нашу клеть из шахты поднимал, и втроем они подхватили Валерку под руки и повели к выходу. Я хотел было шагнуть следом, но мне в спину уперся автоматный ствол.
– А ты не спеши, я с тобой еще не поговорил… – Имам опять стал добреньким.
Я между тем отметил, что из девяти охранников осталось шесть, хотя на меня одного шесть стволов – это тоже слишком много. Если предпринимать что-то, то только выбрав удачный момент и используя самого имама в качестве щита. Но он ко мне не подходил, а вот охранники подошли ближе и смотрели в мою спину всеми стволами. Каждый даст по очереди – меня в клочья разорвет. Охраняют они профессионально…
Хотя, с другой стороны, теорию они в чем-то нарушают. Автомат Калашникова не является идеальным оружием для плотного контактного боя. Разве что если использовать автомат в качестве дубинки или просто бьющего, но не стреляющего оружия. Удар стволом в ребра бывает очень чувствительным и болезненным. А стрельба очередями на такой дистанции опасна тем, что они друг друга перестреляют. Но мне от этого легче бы не стало, поскольку хотя бы одна из очередей меня обязательно достала бы. У меня одно ранение на счету уже есть. Только одна пуля в мягкие ткани плеча, но удовольствия она мне мало доставила. Два года прошло, но до сих пор порой плечо побаливает. А уж несколько очередей – это совсем не то, что мне может понравиться.
– Ну, что ты скажешь? – спросил имам.
– Вы разве меня спросили? – удивился я.
– А разве нет? Я предложил тебе принять ислам.
– Вот теперь вы спросили, – ответил я. – И я откажусь, пожалуй…
Я уже продумал свою дальнейшую тактику. За долю секунды продумал и начал выстраивать линию поведения.
– Жить, значит, не хочешь? Гордый, герой.
– И жить хочу, и совсем не стремлюсь в герои. Но я вырос в семье атеистов, и если уж не стал православным христианином, то почему же я должен стать мусульманином? Я вообще никакого понятия не имею ни о христианстве, ни об исламе. Какой смысл выбирать то, чего не знаешь? Это глупо…
Имам на какое-то время задумался. Он, конечно, был не глупым человеком и с логикой дружил. И вполне понял меня.
– А ради спасения своей жизни? Согласишься?
– Жить я, конечно, хочу, но я привык жить честно, привык себя человеком считать, а не ползать червяком. А вы хотите из меня именно червяка сделать.
– В чем-то ты, как я понимаю, прав. Тогда подойдем к делу с другого конца. Ты – солдат-контрактник.
– Младший сержант контрактной службы, – поправил я.
– Это дела не меняет. Ты – контрактник. То есть обыкновенный наемник. Наемник служит тому, кто ему платит. Если я буду тебе платить? Гораздо больше, чем платят тебе федералы. Тебе воевать и стрелять в своих не придется. Я понимаю, что для порядочного мужчины это много значит. Ты будешь просто обучать моих снайперов своему делу. Чтобы они, образно говоря, не использовали компьютер в качестве пишущей машинки. Ты согласишься?
Я для пользы дела не спешил с ответом. Потом все же спросил:
– А сколько?
– Это можно будет обговорить отдельно. – Имам бросил взгляд на моих охранников, и я понял: он подумал, что меня можно, что называется, уломать, но не хотел настраивать против меня других своих бойцов и потому сумму озвучить при всех тактично не пожелал. – По крайней мере, я обещаю тебе больше, чем ты получаешь у своих.
– Мне нужно подумать… Я не могу так вот сразу, – сказал я не совсем уверенно.
– Да, тебе нужно подумать, – неожиданно быстро согласился имам. – Я даю тебе сутки. Пока ты думаешь, будешь читать Коран. У меня есть Коран на русском языке. Хотя бы познакомься. Это к вопросу о принятии ислама… Исламская культура – не такое простое понятие, как кажется на первый взгляд. Тем более ее сложно воспринять человеку, прежде с исламом не знакомому. Еще Ницше писал, что культура есть не что иное, как способ ограничения свободы человека. Ницше был прав. Без ограничений не может быть человека. Человек без ограничений превращается в животное. Сейчас ваше российское общество, сняв многие ограничения, превращает русских в таких же животных, как американцы или европейцы. А они – животные, не думающие ни о чем, кроме того, чем живот себе набить и что в дом купить. Общество потребления – это общество животных. Русских может спасти от вымирания только ограничение во многих вещах. Я не сторонник всеобщего аскетизма, но ограничения необходимы.