Идеалы осыпаются на глазах
Шрифт:
И, выходит, во всём виноват Дуболом?
Нет, не во всём. Не он же заставил её выбрать историю и английский. Он, наоборот, говорил маме: пусть Софка выбирает сама, нечего ей навязывать. Понятно, что ему по фигу, он просто хотел, чтоб мама с Софой перестали орать и ссориться из-за предметов на ЕГЭ. Но… Но ведь в их ссорах он вообще-то не виноват. По крайней мере, в тех, что случались до того, как они стали жить втроём.
– Соня!
А в чём же виноват? Что же тогда изменилось так сильно, что Софа стала сама не своя с переезда?
Это-то и изменилось. Место. Город. Всё вокруг. И то, как её вырвали из прежнего: не спросив, резко и больно. По его милости. Потому, что его перевели в Чернов – и мама захотела поехать с ним. Захотела, поставив свои желания выше Софкиных. Но, собственно, почему мама должна была сделать наоборот? Не такое уж Софка сокровище, чтобы носиться с её хотелками. Одни их ссоры чего стоят. Конечно, потом они всегда мирились – до сегодняшнего дня. Но такую ссору, как сегодня, наверно, уже никогда не помирить…
Голова сама собой клонилась к груди. Перед глазами плыли пятнышки, складывались в цветные, неясные фигуры – без смысла, без сюжета, но наблюдать за ними было приятно и совсем не требовало сил. Плыли бы и плыли. Плыли бы и плыли… Софа чуть потянулась вперёд, клюнула воздух и очнулась. С удивлением обнаружила себя в чужой ванной – с развешанными над раковиной перчатками, с чужим резким запахом порошков и шампуней. Заторможенно вспомнила, что это квартира Алины. Перед глазами опять мелькнул долгий, спутанный день, начавшийся не у трубы даже, а с маминой смски в полночь.
Смска. Мама. Вдруг мама звонила? Где её телефон? В рюкзаке… Рюкзак в прихожей… Софка вскочила, уронив таз, изо всех сил толкнула дверь и заорала:
– Пустите меня! Алина Алексеевна! Выпустите меня сейчас же!
Дверь тут же открылась, вдвинулась внутрь ванной и стукнула Софу по лбу.
– Ты чего кричишь? – испуганно спросила Алина, оглядывая ванну, опрокинутый таз и саму Софку.
– Дверь… заперта… – задыхаясь, проговорила Софка.
– Нет, – покачала головой Алина. – Ты просто, видимо, наружу толкала. Она внутрь открывается.
Софа спрятала лицо в ладонях. Идиотка. Ну какой вообще ИОХ. Ей только куда-нибудь за лошадьми прибирать с такими мозгами.
– Мама не звонила?
– Я сама ей позвонила. Мы поговорили. Чай будешь?
– Что она сказала? – Голос звучал гнусаво, незнакомо-глухо.
– Решили, что на ночь останешься у меня, а завтра она приедет с первой электричкой, и вы подумаете, что делать.
– Я не поеду в Чернов.
– Давай отложим это до завтра, Соня.
– Я не поеду в Чернов! – оторвав ладони от лица, отчаянно произнесла она. – Не поеду!
Алина не ответила. Обхватила её за плечи и подтолкнула к кухне. Над столом горел золотистый ночник, стояли чашки, белела раскрытая пачка печенья.
– Сахар?
Софа уставилась на неё, не понимая. При чём тут сахар?
Алина вздохнула, насыпала в большую жёлтую чашку три ложки из сахарницы. Подвинула Софке.
– Пей.
Софа послушно сделала глоток – сладкий-сладкий крепкий чай. И вдруг кто-то передвинул рубильник яркости, вернул всё к нормальным настройкам. В голове прояснилось; Софка только что поняла, каким зашумлённым и заболоченным было всё весь этот день. Она залпом проглотила тёплый, ароматный чай. Алина протянула ей яблоко; Софка взяла, забыв поблагодарить, – и только в памяти толкнулось, как однажды, в далёком девятом, Алина вот так же протянула ей яблоко.
В тот день Софка поссорилась утром с мамой – крепко, злобно, – и весь день в школе была никакая. Настолько, что после уроков классная завела её в лаборантскую, усадила в продавленное кресло около стола, вручила огромное красное яблоко и велела:
– Рассказывай.
И Софка, поливая яблоко слезами, рассказала. Про то, что мама уедет на выходные. Что оставит её одну, несмотря на все Софкины просьбы не уезжать. Несмотря на то, что Софка жутко боится – и за маму (куда она уедет? как так? зачем?), и за себя (мама никогда, никогда не оставляла её одну, никогда…)
Тогда она ещё не знала, что это были первые ласточки; что ещё год – и мама начнёт говорить что-то о… Юрии Сергеевиче. Юре. Предлагать какие-то странные вещи… Зачем его обедать приглашать? Что за бред? На фига нам чужой мужик?
Иногда Софке казалось, что, если бы мама сразу сказала про всё начистоту, – она относилась бы к Дуболому лучше. А впрочем… Она же не из-за маминых слов – сказанных или не сказанных – относилась к нему так, как относилась. Она относилась к нему так, как он заслуживал своими поступками. Своей выпивкой. Отрыжкой, свинарником по всей квартире, попытками её воспитывать…
Софа передёрнулась. Яростно откусила яблоко. Прожевала, чувствуя вкус тех давних слёз. Если бы она знала тогда… если бы знала. Может быть, сумела бы отговорить маму. Как-нибудь. Хоть как. Если бы знала, как велика ставка, – пустила бы в ход не только слёзы. Она придумала бы, что делать. Но…
Софа проглотила воспоминания, яблочную мякоть и слёзы, прокашлялась и посмотрела на Алину осмысленным, сонным взглядом.
– Совсем ты осоловела, Соня. Я тебе постелила на диване. Пойдёшь спать?
– Что вам рассказала мама? – тихо спросила Софа, выжимая тепло кружки в онемевшие ладони.
– Сказала, что утром ты поссорилась с отчимом, потом он застал тебя с сигаретами. Ты убежала, не отвечала на телефон…
– Она мне не звонила!
– …а она весь день бегала по городу, обзванивала знакомых, звонила в школу. Заявила в полицию…
Софа схватилась за голову.
– Это-то зачем?!
– Представь, если бы ты поссорилась с мамой, и она исчезла. Ты бы спокойно дома сидела?