Иду на перехват
Шрифт:
После занятий ко мне подошел Юрка:
– Ну как?
– Получил предупреждение, что в следующий раз буду отстранен от полетов.
– Серьезно? Синицын?
– А кто же!..
– Вот академик! Говорил тебе, просись к нам. Я, как услышал, что вашу эскадрилью академией величают, сразу понял, в чем дело. А наш Седой только посмеялся. Что, говорит, Лаптев, не выспался?
В комнату вползают сумерки. Ветер бьет в стекло и жалобно скулит. На душе тяжело и тоскливо: я не могу отогнать дум об Инне. Почему она так сделала? Зачем ей надо было затевать эту жестокую игру? Прошло четыре
Сегодня я встал рано - летал на стрельбы по наземным целям. Готовился старательно, хотелось доказать Синицыну, что не такой уж я мальчишка, как он считает. Но еле вытянул на четверку. Поздно отыскал цель. Ориентиров никаких, а тут еще надо выполнить противозенитный маневр. Третья эскадрилья снова показала лучшие результаты. Почти все летчики отстрелялись на "отлично". Юрка тоже. Он на хорошем счету, командир эскадрильи ставит его в пример. А на меня Синицын все еще смотрит исподлобья и изучающе, никак, наверное, не раскусит. Зато я его раскусил: ему в пехоте учебным взводом командовать бы. Летчики есть летчики.
После полетов лег отдохнуть, думал, забуду все земные неприятности. Но сон так и не пришел.
Инна, Инна! Она стоит у меня перед глазами, тревожит сердце. И все же злость на нее пропала. Я думаю о случившемся с тоской и сожалением: минуты, проведенные с нею, самые дорогие для меня и самые памятные.
За стеной забренчала гитара: Юрка тоже тоскует. Я встал, оделся и зашел к нему. Лаптев полулежит в постели, наигрывает: "И месяц погас, и лучи догорели..." Сосед его, Петр Кочетков, читает книгу. Я поздоровался.
– А, Борис, - Кочетков отложил книгу.
– Здорово, здорово. Ну, как мы сегодня вашу "академию" обставили? Неплохо?..
– Заткнись, Петух, - оборвал его Юрка.
– В глаза постыдился бы людям смотреть, а он хвастается.
– Это почему?
– Потому. Я говорил тебе.
Юрка был хмурый и задумчивый. Таким я видел его редко, очень редко.
– А ты думаешь, они не так делали?
– приподнялся Кочетков.
– Спроси...
– Ты, Борис, сколько заходов на полигоне сделал?
– спросил Кочетков.
– Два, - ответил я.
– Холостых?
– Нет, со стрельбой.
– А холостых?
– Холостых у нас никто не делал.
– А теперь скажи, сколько ты сделал?
– в упор глянул на Кочеткова Юрка.
– Столько, сколько и ты.
– Кочетков, как всегда, был невозмутим. Мишени надо было посмотреть!
– А им не надо?
– Лаптева злила его невозмутимость.
– Так кто ж им не велел?
– Совесть... и сознание, что они учатся воевать, а не оценками козырять. Из нас никто не стал делать противозенитный маневр, а они делали. Все до одного!
– Знаешь, что я тебе скажу, - возразил Кочетков.
– В современной боевой обстановке против самонаводящихся ракет этот маневр что мертвому припарка.
– Тогда зачем вообще учиться стрелять, летать? Все равно от нас толку не будет, так, по-твоему?
–
– По-моему, самолеты в современной войне - неэффективное оружие...
– Точно!
– Юрка отбросил гитару, встал. Лицо его было багровым. Неэффективное. С такими летчиками, как ты. Пойдем, Борис, поужинаем. А то Петух не такие еще песни начнет кукарекать.
Мы шли молча, погруженные в свои думы, не глядя друг на друга, будто во всем виноваты сами. Откровение Кочеткова было для меня большой неожиданностью. Как мог такое позволить Макелян, командир лучшей эскадрильи! А может, прав Кочетков, что время авиации отходит и самолеты станут скоро музейными реликвиями? Ракеты летают быстрее и выше, удары их мощнее. Но разве можно решить ракетами все те задачи, которые выполняет авиация? Конечно, нет. Взять хотя бы разведку вражеских объектов, переброску войск. Нельзя ракетой отыскать малоразмерную цель и тут же поразить ее. А может быть, уже что-то изобретено? Ведь техника ныне развивается такими темпами, что о новинках мы узнаем спустя несколько лет. Что мы знали в школе о счетно-вычислительных кибернетических машинах? А они уже были изобретены. Машины считают, машины прогнозируют, машины решают. Машины, машины, машины... Насколько они облегчают труд человека и насколько усложняют жизнь! Новая техника - новые проблемы...
На пути в столовую нам повстречалась Дуся - нарумяненная морозом, на ресницах и выбившихся из-под пухового платка волосах - иней. Она несла сумку с продуктами.
– А Геннадий где?
– с напускной суровостью спросил Юрка, и его глаза, минуту назад злые, засветились лаской.
– У Гены столько работы!..
– заступнически сказала Дуся.
– Отдохнул с часик после полетов и за книги. Завтра, говорит, новую тему проходить будут.
– Ах, варвар, ах, троглодит! Так эксплуатировать жену!
– Юрка забрал у Дуси сумку.
– Ну-ка идемте я поговорю с ним как мужчина с мужчиной.
Дуся смущенно улыбалась, не понимая, шутит Юрка или серьезно готовится устроить Геннадию головомойку за невнимание к ней.
– Он ни при чем, - продолжала она оправдывать мужа.
– Это я сама пошла в магазин, чтобы не мешать ему. Понемногу, понемногу и вот целую сумку всякой всячины накупила. И зачем столько, сама не знаю. Мне одной этих продуктов на месяц хватит. Хорошо, что зима, есть где хранить, не испортятся.
Дуся охотно делилась с нами своими заботами, как с близкими подругами, с которыми год не виделась: чувствовалось, что она изрядно наскучалась, сидя одна дома, и рада поговорить с любым знакомым.
Я слушал ее, и в груди моей рождалось какое-то непонятное, необъяснимое чувство. Мне почему-то становилось жаль Дусю, хотя жалеть ее, собственно, причин не было. Геннадий - заботливый муж, хороший семьянин, и Дусю он любил. Я знал, как произошло их знакомство и женитьба. Геннадий во время последнего отпуска гостил в соседнем селе у старшего брата, тот и познакомил их. Восемнадцатилетняя черноглазая девчушка с первого взгляда покорила Геннадия. Незадолго до отъезда в часть он сделал ей предложение. Дуся, как рассказывал потом Геннадий, ничего конкретно ему не ответила, сказала: "Как батя".