Идущие сквозь миры
Шрифт:
Оба требования я адресовал четвертому вице-капитану базы Мидаре Акар.
Все время, пока я писал, Адриан стоял у меня за спиной, пытаясь разобрать, что я там накарябал, и только что не открыв рот от напряжения.
— На, — протянул я ему бланк разрешения. — Как говорится, совет да любовь. И не обижай жену. Извини, что на свадьбе не буду, — сам знаешь, отплываем завтра.
Поклонившись мне в пояс и прижав ладонь к сердцу, Адриан убежал.
Я проводил взглядом человека, с которым мы бок о бок прожили последние шесть с лишним лет, начав службу простыми матросами.
Вначале
В это, последнее, плавание я пойду без него. Оно и к лучшему: член команды сбежавшего капитана — не самая лучшая рекомендация.
Ну, не поминай лихом, младший боцман. По крайней мере, одно доброе дело в последний день я сделал.
Я вернулся в дом.
Пройдя во вторую комнату, я оглядел ряды кассет и бобин, лазерных дисков с записями фильмов и музыки, в основном из тех мест, где говорили по-русски и по-польски: языки, которые я знал настолько, чтобы находить удовольствие в том, чтобы смотреть и слушать.
Тут же лежало несколько кристаллодисков — маленьких плоских пластинок, которые годились лишь для одного аппарата на базе. На них можно было различить выдавленную крошечными символами дату — 2036 год.
Если мне чего-то будет не хватать, так это песен, фильмов и книг. Но вот их я взять с собой никак не мог. И по дороге, и там, куда я собираюсь вернуться, все это будет не просто подозрительным, а откровенной неопровержимой уликой.
Оружие я взять с собой тоже не мог — да и подозрительно бы это выглядело.
Интересно, кому все это достанется?
Книги и прочее частью разберут мои соотечественники (условно говоря), часть отправится в библиотеку. Одежда и другое барахло пойдет на склад.
В доме поселится тот, кто займет место капитана и получит мой вымпел с извивающимся на волнах змеем.
Мечи и топоры отправятся к Ли-оружейнику и, скорее всего, будут ржаветь где-нибудь в углу, покрываясь паутиной.
Одну вещь из коллекции я все-таки решил взять с собой.
Это был необычный короткий кинжал с лезвием из металла странного розового цвета, без рукояти, надевавшийся на руку, подобно кастету. На лезвии был отчеканен золотом необыкновенно сложный и красивый символ: клеймо, а может — иероглиф неведомого языка.
Вещь эту я выиграл в карты в Дормае, и откуда он — его прежний хозяин рассказать мне не успел.
Собственно, на этом сборы и кончились.
Больше никаких вещей из этого мира я забирать с собой не мог — и в пути, и, тем более, в моем мире они могут навести на нежелательные подозрения.
Потом я лег, но сон не шел.
В голову по-прежнему лезли всякие, чаще всего не очень веселые, мысли.
Дважды на моей памяти ловили и наказывали беглецов. И сейчас мне поневоле приходили мысли о том, что ждет нас в случае неудачи.
Хэоликийцы, как бы там ни было, — народ, набравшийся цивилизации. Поэтому им чужда излишняя жестокость, а тем более жестокость бессмысленная. Однако, как известно, жестокость осмысленная является непременным атрибутом цивилизованного человека.
Тут не сжигают заживо, не разрывают лошадьми или не скармливают хищным насекомым, как кое-где, хотя то, что ждет несчастных, едва ли лучше.
Сначала над неудачливым беглецом устраивается суд, на котором обязаны присутствовать все, кто есть на базе, бросив буквально все дела.
На суде командор базы и другие хэоликийцы, если они есть, произносят длинные витиеватые речи о преступившем долг и обманувшем тех, кто дает ему пищу и кров. После выносится приговор — всегда одинаковый. Потом вся база собирается на плацу, выстраиваясь полукольцом вокруг склепов. По жребию отбирается пятеро товарищей приговоренного, обязательно из его экипажа. Именно им предстоит исполнить приговор — отказавшийся должен разделить судьбу смертника. Для начала им приходится взломать склеп, потом вытащить из него кости предыдущей жертвы, которые они сжигают на разведенном тут же костре и выбрасывают пепел в море. При этом приговоренный имеет возможность наблюдать за всеми процедурами из окошка камеры, стоящей как раз напротив. Затем, связанного и с вырезанным лингвестром, дабы проклятия обреченного не смущали публику, его приковывают внутри и вновь замуровывают склеп. Иногда оставляют кувшин с водой — чтобы муки продлились дольше. Иногда даже немного еды…
Вспомнилось, как Дмитрий то ли в шутку, то ли всерьез говорил, что на всякий случай нам следует запастись ядом.
Вспомнился даже жутковатый разговор, случившийся два года назад.
В то время я как раз из суперкарго поднялся в старпомы, покинув при этом корабль Ятэра, и попал под начало Клауса Ланкмайера.
Он был угрюмым и неразговорчивым человеком, довольно суровым к подчиненным. Кроме того, он был склонен к неумеренной выпивке, хотя на его профессиональные качества это не влияло. Происходил он, надо сказать, из довольно-таки странного мира, где в сорок первом Германия не напала на нас и в дальнейшем нашим странам удалось как-то сосуществовать, обойдясь без войны.
Единственный крупный его недостаток — это его привычка напиваться в свободное время, причем ему было необходимо привлечь к этому делу кого-то из подчиненных. Чаще всего выбор падал на меня.
После пары штофов рома и очередной очереди соленых морских терминов в адрес хозяев, перемежаемых слезными жалобами на жизнь, я спросил его, почему бы ему не сбежать, раз ему так плохо.
— Бе-ежать? — пьяно усмехнулся Ланкмайер. — Нет, дружище, какая жизнь ни паршивая, а терять ее мне не с руки.
— Верно, — согласился я, — быть уморенным голодом не хочется никому.
— А, ты об этом? — отмахнулся Клаус. — Я о другом. Казнь… да я сто раз мог бы уйти, так что меня ни одна собака не нашла бы, ищи хоть сто лет. Тут другое…
Он многозначительно поднял палец вверх:
— Вот ты мне скажи: сколько народу хотя бы на нашей памяти дезертировало, прикинь, а? Почему же, интересно, за тысячу лет их ни разу не раскрыли? Ведь за это время должны были бежать сотни тысяч человек… ну, десятки… неужели никто из них не проговорился бы? Приятель, у нас тут люди из сотен миров, и ни в одном не было ничего известно о Хэолике. Понимаешь, даже сказок похожих не рассказывали!