Идя сквозь огонь
Шрифт:
— Что сталось, Отто? — заметил перемену в настроении друга Зигфрид фон Хоэнклингер. — На тебе лица нет!
— Только что я видел смерть подчиненного… — с трудом вымолвил тот. — Брат Генрих вез мне перстень Радзивила, коий должен был стать залогом его союза со Швецией…
Но нам не суждено было свидеться. Я ждал Генриха на опушке Старого Бора. Не знаю, как вышло, что за ним увязался польский дозор. Я видел лишь исход их встречи. Какой-то шляхетный молокосос настиг Генриха в десятке шагов от леса и взял его в плен.
Мой человек
Будь польских выродков меньше, я сумел бы отбить у них Генриха! Но вступать в бой с парой солдат против десятка вооруженных до зубов латников было сущим безумием. Сквозь кустарник я бессильно глядел на то, как жолнежи обыскивают моего мертвого друга…
— А что сталось с перстнем? — не на шутку встревожился Зигфрид. — Поляки завладели им?
— Перед тем, как принять яд, Генрих бросил перстень в ручей, надеясь, что враги не найдут его, — болезненно поморщился Отто, — но, похоже, полякам помогает сам Дьявол! Я своими глазами видел, как шляхтич, пленивший Генриха, достал перстень из воды…
Он так сиял на солнце, что я не мог спутать его с чем-либо иным! — Грюненберг умолк, потупив взгляд в землю.
— Плохо дело… — процедил сквозь зубы Хоэнклингер. — И как нам надлежит действовать теперь?
— Так же, как собирались прежде! Потеря перстня ничего для нас не меняет. Если Радзивил выслал его мне, значит, он согласился вступить в союз со шведами…
— Да, но поляк, завладевший перстнем, наверняка доставит его к Краковскому двору! Наследник Престола вызовет Радзивила в Вавель, и тот, дабы избежать обвинений в измене, отречется от нас, как Симон Петр отрекся от Христа!
Если бы не твоя скрытность, Отто, ничего подобного бы не случилось. Отправляясь на встречу с Генрихом, ты мог взять десяток моих людей, и тогда бы спас для нашего дела и перстень, и друга!
— Что после драки махать кулаками! — горько вздохнул фон Грюненберг. — Я не ясновидец и не всегда могу предугадать, что нас ждет впереди! Случилось то, что случилось, и теперь нам нужно искать выход из сей неприятной истории…
Я мыслю, ничего страшного не произойдет. Когда шведы ступят на литовский берег, Наследнику будет не до Радзивила. Да и самому Княжичу не захочется отступать от союзнических обязательств, когда он узрит нашу мощь…
Главное — чтобы все свершилось быстро, а зная тебя и зная шведов, я верю, что все так и будет! Поспеши же захватить Самбор, пока Воевода Кшиштоф не вернулся из похода!
— Я выступлю, едва дождусь возвращения моих людей, отправленнных на поимку беглянки, — ответил Зигфрид, — у меня на счету каждый человек…
— Забудь о них! — махнул рукой фон Грюненберг. — Когда из-за моря придут корабли с наемниками, у тебя не будет недостатка в людях!
Глава 41
— Что за лес такой! — в сердцах воскликнул Орешников. — Полдня
Ванда не ответила, занятая своми думами. Перед ее мысленным взором до сих пор стояли выпученные глаза и полный крови рот умирающего Пырятина.
— Ну, будет тебе горевать, панна! — сделал попытку ободрить ее боярин. — Стоит ли так убиваться по мертвому татю? Он бы тебя зарезал, глазом не моргнув, еще бы с шутками да прибаутками дружкам о том сказывал…
Уразуметь не могу, что тебя, такую ранимую, повлекло на войну? Что ни говори, не женское это дело — нестись на коне в гущу битвы да недругам головы рубить!..
— А что тогда женское дело? — откликнулась задетая за живое его словами Ванда. — Сидеть за прялкой, вышивать гобелены?
— Ну, хотя бы это… — развел руками Орешников. — Чем плохое занятие? Пусть скучновато, зато жизнью рисковать не нужно.
— Я, может, и не рисковала бы! — с болью в голосе промолвила Ванда. — Да только у меня не было иного выхода.
Когда родные стены становятся узилищем, а близкие люди — врагами, поневоле сбежишь на войну. Там хоть знаешь, кто недруг и чего от него ждать…
— И как сталось, что тебе опостылел дом? — вопросил ее московит.
— Едва ли тебя развлечет моя история… — подняла на него грустный взгляд девушка. — Ты, верно, слышал подобные рассказы…
После всего пережитого Ванде хотелось излить кому-нибудь душу, избавиться от накопившихся переживаний. При иных обстоятельствах она бы не доверила свои чувства первому встречному мужчине.
Но сейчас у нее не было выбора. Угнездившаяся в сердце девушки боль рвалась наружу, а ехавший рядом московит вполне подходил на роль слушателя.
— Счастлива я была лишь в детстве… — словно продолжая прерванную мысль, вымолвила она. — Тогда мне казалось, что в грядущем меня ожидает много любви и добра. Дивно, когда я думаю о былом, мне чаще вспоминаются солнечные дни.
Мои родители любили друг друга и своих детей. Старшим был брат Стефан, за ним шла сестра Анна, я была младшей в семье. Отец меня баловал, учил ездить верхом и стрелять из арбалета.
Моя старшая сестра не отличалась ловкостью и посему с детства завидовала мне. Она часто язвила в мой адрес, говоря, что я в одежде верхового выгляжу, как подстреленный воробей.
Но я не обижалась. Моя жизнь была полна радости, и глупые шутки Анны не могли ее омрачить. Так продолжалось до того дня, когда умерла матушка.
Она давно мучалась от боли в груди. Местный лекарь поил ее травяными отварами, облегчавшими страдания, но так и не излечить от недуга. Полгода болезни иссушили маму, и она стала подобна призраку, с трудом передвигающемуся по родному замку…
Ее смерть стала ударом для всех нас, но больше всего она преобразила отца. Он словно постарел на десять лет, стал нелюдим, забросил охоту. Вместе с мамой из его сердца ушла радость бытия, и, казалось, он ждал смерти как избавления от душевной муки.