Идя сквозь огонь
Шрифт:
Воины, от коих сбежал жолнеж, выпустили ему вслед по две отравленные стрелы, и Зигфрид тешился мыслью, что если хотя бы одна из них задела беглеца, он не преодолеет замковый ров.
Но по мере наступления ночи надежда Хоэнклингера таяла, как лед под весенним солнцем. Воевода не спешил возвращаться в крепость, а это значило, что наемники промахнулись и жолнеж дошел до Самборского Владыки.
Утром он направит гонцов за подкреплением в ближайшие остроги, а значит, не миновать штурма. Если шведские наемники, добирающиеся до сих мест морем, хотя бы на день опоздают, их собратьям, закрепившимся в Самборе, придется несладко.
Зигфрид вспомнил свою беседу с фон Грюненбергом перед его отъездом из лесного стана. Отто получил от Капитула особое задание, о коем не преминул рассказать другу.
После извещения союзников Тевтонского Братства о готовности младшего Радзивила выступить против Польши соратнику Зигфрида предстояло отправиться к южным границам Унии.
Главы Ордена пожелали, чтобы Польский Король не вернулся из похода на турок, и послали Грюненберга убить монарха…
Зигфрид разумел, сколь сложное и опасное дело надлежит исполнить его приятелю. Дорога на юг была опасна во всех смыслах, но даже если бы Отто благополучно ее осилил, приблизиться к Владыке Унии было непросто.
Посему Зигфрид предложил другу несколько способов устранения Яна Альбрехта, наиболее действенных и наименее рискованных. Чтобы ничего из сказанного не стерлось в сознании Отто, Хоэнклингер даже изложил тайнописью свой план на листе пергамента.
Но старый приятель положился на память и отверг свиток Зигфрида. С обиженным вздохом тот сунул грамоту в поясную сумку. Он не хотел терять мысли, родившиеся во время беседы с Отто.
— Хотелось бы, дружище, чтобы ты сумел воспользоваться моими задумками! — вслух подумал, ворочаясь на ложе, Хоэнклингер. — Ибо если тебе сие не удастся, Капитул отправит меня по твоим следам!
Когда Флориан добрался до Кракова, на дворе уже смеркалось и громада Вавельского замка, высившаяся перед его глазами, казалась черной на фоне закатного неба.
Так поздно обитатели крепости не принимали посланников с окраин Унии, и начальник стражи, встретивший юношу у ворот, предложил ему заночевать в помещении для караульных. Но Флориан, ссылаясь на важность дела, потребовал отвести его к канцлеру Сапеге.
Раздосадованный настойчивостью гонца, пожилой шляхтич все же рискнул потревожить покой королевского советника. Пан Лев собирался отойти ко сну, когда ему доложили, что встречи с ним добивается оруженосец Самборского Воеводы.
Несмотря на преклонный возраст, Сапега был легок на подъем и не раздумывая согласился принять гостя. Чутье подсказывало царедворцу, что без особой причины воспитанник старого Кшиштофа не стал бы его беспокоить в столь позднее время.
Надев домашний халат, Глава Канцелярии вышел к молодому человеку, ожидавшему его в приемных покоях. Бегло окинув взглядом посланца, Лев приметил в его глазах тревогу и без промедления велел юноше изложить суть его визита.
Сказать, что услышанное от шляхтича повергло старика в трепет, — значит, не сказать ничего. Сапега хорошо разумел, какими бедами может обернуться для Унии предательство Радзивилов в канун войны со Швецией и ее союзниками.
В начале повествования юноши министр еще тщился надеждой, что Флориан спутал герб на кольце лазутчика с чьим-то иным родовым знаком, но вид перстня, врученного ему гонцом, убил сие чаяние на корню.
Старик долго разглядывал его, пытаясь обнаружить признаки подделки, но, к своему огорчению, был вынужден признать подлинность фамильного украшения Магнатов.
— То, что ты мне поведал, чрезвычайно важно для Унии, — произнес он, обращаясь к Флориану, — я поставлю о том в известность Государыню и Наследника Престола. Готов ли ты пред ними повторить свой рассказ?
— Готов, Ваша Светлость! — покорно кивнул, сглотнув незримый комок, Флориан.
— Тогда поутру мы отправимся во дворец! — старик спрятал перстень в шкатулку и отдал ее начальнику своей личной стражи. — Нынче же ложись почивать. Ты — ценный свидетель тайных дел и посему до утра останешься в моих покоях.
Я велю выделить тебе комнату для ночлега!
— Рад служить Государю и Унии! — ответил с воодушевлением Флориан, проникшийся важностью предстоящего дела. — Если нужно, я готов всю ночь не смыкать глаз!
— Ну, это уже лишнее, — усмехнулся в усы царедворец, — ты не в дозоре, шляхтич, так что отсыпайся как следует. Утром нам всем понадобятся силы!
Глава 46
Последние дни старого Князя Радзивила беспокоили боли в сердце. К бремени прожитых лет добавилось волнение за судьбы сына и дочери, а также за собственную жизнь.
Сын и наследник пана Януша ввязался в дело, грозящее обернуться опалой для одного из знатнейших родов Унии, и это не могло не тревожить старого отца. Осмотрительный и дальновидный, Князь сделал все, чтобы удержать своего первенца от рокового шага, но Владислав был непреклонен.
Жаждущий добыть Корону Литвы, он рвался в бой, как молодой лев, и не думал об опасности. Зная, что весть о его намерении стать Литовским Государем вскоре долетит до Кракова, Князь спешил закончить дела в Столице и поскорее выехать за ее пределы. Но не успел…
Старый Магнат ощутил в груди могильный холод, когда явившийся к нему утром распорядитель Двора сообщил Янушу, что его желают видеть Наследник Престола и Королева.
Мажордома сопровождал отряд из шести шляхтичей, охраняющих внутренние покои замка. Едва ли стражники были направлены к Радзивилу в качестве почетного караула, и их присутствие невольно встревожило Князя.
Однако, не подав вида, он стал собираться на прием. Надев свой лучший кафтан, Януш обременил шею массивной золотой цепью с ярлыком королевского интенданта и велел секретарю захватить с собой отчет о поставках войску фуража и боеприпасов.
Но едва переступив порог тронного зала, Князь понял, что разговор пойдет отнюдь не об интендантских делах. Ждавшие его Наследник и Королева смотрели на Радзивила с нескрываемой холодностью, если не враждебностью.
Не меньше удивило Януша и присутствие в зале Канцлера Сапеги, за спиной коего неуверенно топтался какой-то юный шляхтич-провинциал. При виде его Радзивил испытал странное чувство, словно к его сердцу приставили острие ножа.