Идя сквозь огонь
Шрифт:
Я и добил его одним ударом. Думал, на том мои мытарства завершатся, однако турки рассудили по-иному. Погнали меня в хамам по наказу Аги. А когда смыл с себя кровь, выдали одежонку басурманскую и отвели к мулле…
Что он говорил и что со мной делал, помню плохо, — как в тумане все было. Лишь тогда в себя пришел, когда моей плоти нож коснулся! Едва кровь уняли, мулла молвит: «теперь ты слуга Аллаха, имя тебе — Ибрагим!»
— А как звали до того? — полюбопытствовал Харальд.
— Петром кликали… — опустил взор пленник.
— Петром?!! Тьфу! Тьфу! — презрительно сплюнул Газда. — Надо же, какого тезку послал Господь! Или, может, Аллах?!
— Аллах — это и есть по-ихнему Господь… — поморщился Ловчий.
— Откуда мне знать такое? — возмущенно фыркнул Газда. — Ты у нас турок, тебе виднее!!!
— Что попусту браниться? — урезонил друга Бутурлин. — Что утеряно, того не вернуть! Сказывай, Ловчий, что дальше было…
— А что сказывать? — грустно усмехнулся вероотступник. — Турки поставили меня надсмотрщиком на галере…
— Выходит, ты таких, как я, плетью по спинам охаживал! — скрипнул зубами Газда.
— Охаживал, верно! — не стал запираться пленник. — Откажись я взять в руки плеть, янычары меня самого бы к лавке приковали или обезглавили на месте. Однако за то время, что мне довелось пробыть на галерах, я никого не засек насмерть!
— Не знаю, что и сказать! — развел руками Газда. — Прямо божий праведник!
— Праведником меня назвать трудно, — проглотил издевку пленный тать, — но извергом я тоже не был…
Многие из галерных рабов с завистью на меня глядели. Надо же, как повезло парню! Невольник не лучше других, а смотри, выбился в люди! С плетью расхаживает вдоль рядов, пока иные на весла налегают.
А у меня лишь одна мысль в голове: как ноги с той галеры унести? Немало перебрал в уме способов побега, дабы сыскать верный путь на волю…
Я уже отчаялся найти его, когда судьба сама все за меня решила. Турки тогда хотели покорить Мальту и двинули к ней корабли.
Без малого месяц они обстреливали укрепления острова, а мальтийцы — их суда. Одно из ядер пробило борт моей галеры, пустив ее на дно…
— Это что же выходит? Что мы с тобой в одном походе побывали? — усмехнулся Газда. — И на галерах нам пришлось ходить, и водицы морской нахлебаться!
Однако есть меж нами разница. Я был гребцом-невольником, а ты — вертухаем! Ходил по галере да канчуком таких, как я, подгонял! Надолго мне запомнилась та наука…
Газда мучительно скривился и потер ладонью бровь, рассеченную некогда плетью. Дмитрий видел, каких усилий стоит его другу сдерживать клокочущий в сердце гнев.
— Ты еще скажи, что это я тебя канчуком пометил! — горестно вздохнул Ловчий.
— Сего молвить не стану! — хмуро усмехнулся казак. — Зверя, расписавшего мне спину, я на корм рыбам отправил! Тебе, Ловчий, повезло, что судьба развела нас по разным галерам.
Окажись я с тобой на одной посудине, мы бы нынче не толковали!
— Как же ты спасся в море? — обратился к пленнику с вопросом Бутурлин.
— Маркитанская лодка подобрала! — ответил тот. — При всяком крупном хищнике подъедаются мелкие: вороны, шакалы…
А за турецким войском следуют торговцы да мародеры. По суше едут верхом да в кибитках, а придя к морю, садятся на челны.
Бродячих торгашей маркитанами кличут. Маркитанское судно — настоящая плавучая лавка. Одни безделушками торгуют, другие — вином. Есть даже такие, что чинят оружие и доспехи.
Такой вот бронник меня и вытащил из воды. За время службы у турок я успел скопить немного серебра и отдал его своему спасителю, дабы он доставил меня на берег…
Ну, а что было после, вы и сами догадались. Вернулся я в родные края, осел в слободе казачьей. Успел даже пару раз в поход сходить на крымчаков.
Да только кому-то из общины пришлось не по нраву, что я с другими казаками не хожу в баню, а моюсь у себя дома. Сей умник разнес по слободе весть, что я — татарский лазутчик.
Встал я как-то поутру, вышел во двор, а у ворот моих вся казацкая старшина собралась. Голова местный вышел вперед, молвит: «Сказывают, Петр, что ты басурман скрытый, пожаловавший к нам вредить казацкому делу!»
«Что вы, братья, — отвечаю, — какой из меня басурман? Разве не ходил я с вами в походы, не обагрял саблю татарской кровью?
Христа-Бога почитаю, в святые таинства верую! Хотите, перекрещусь, хотите, помолюсь пред вами!»
«Перекреститься всяк сумеет! — усмехнулся Голова. — Ты лучше разоблачись, дабы мы узрели, что ты добрый христианин, а не пес Магометов!
Я отшутиться хотел, да не вышло. Повалили меня казаки скопом наземь, сорвали одежды, а на теле моем — отметина, оставленная турецким ножом.
Что тут началось! Связали меня, в яму бросили. Одни односельчане хотели сварить заживо, другие — закопать в землю. Через неделю, правда, остыли, сжалились…
Говорят: «Так уж и быть, жизни тебя лишать не будем, но и казаком отныне тебе не быть!» Выволокли меня связанного на площадь посреди села, прилюдно вылили на темя горячее масло, да вырвали из уха серьгу.
А на серьге той две насечки было в память о битвах, в коих мне довелось побывать. Иным из своих мучителей я жизнь успел спасти…
Да о том никто и не вспомнил! Человек — тварь неблагодарная, сколько добра ему ни делай, все забудет в одночасье!..
— И ты обозлился на целый свет? — скорбно покачал головой Бутурлин.
— За что мне его любить? — лицо татя исказилось в болезненной гримасе. — Немного я в мире добра повидал! С кем ни встречался, всяк али вор, али завистник! Или же предатель!