Иерарх. Повествование о Николае, архиепископе Мирликийском
Шрифт:
– Не злословь того, на чьи дела ты неспособен.
– Ой, экий умник нашелся! Но ладно. Оставим это все, поговорим теперь о деле. Я, видишь ли, завел себе пресс, буду гнать оливковое масло. То сырье, что я скупил, чтоб раздавить Архелая, никуда уже не годится, мне нужно новое, и много. Предлагаю тебе сплавать до Африки. Мне поможешь, и сам приработаешь.
– Нет, Нимфан. Больше я не буду иметь с тобой дел, и вообще, как только отдам долг Феофану, отойду от купеческих дел. Свояк предлагает на казенную службу поступить, хочу так сделать. Там спокойнее, хоть и победнее. В рабство не продадут.
– Победнее? Это смотря, где и как устроишься. Если с умом, так денежка ручьем потечет… Ну – не хочешь, и не надо, не заставляю. Хотел помочь, а ты – сам себе враг. Скажи, как по твоему разумению, а Феофан согласился бы?
– Думаю, да, хотя и не берусь говорить от его имени.
– Увидишь его утром?
– Да.
– Тогда передай ему, будь другом, чтоб сразу шел к прессу. Если даже не согласен – пусть придет и скажет.
Поутру Зенон навестил Феофана, отдал часть долга и рассказал о предложении Нимфана.
– Что, пойдешь?
– А как быть? От работы не откажешься…
Подходя к прессу, Феофан еще издали услышал препирательства на повышенных тонах. Подойдя ближе, он уже ясно расслышал и слова – спорили новый хозяин и старый арендатор.
– Я новый хозяин, и платить ты будешь по моему усмотрению и запросу!
– Договор заключен на год, и больше, чем условлено, я платить не собираюсь до его истечения!
– Договор заключен с Архелаем, он теперь не хозяин.
– Пресс не перестал быть прессом, а оливки – оливками.
– Это демагогия.
– Демагогия? А то, что ты наложил на меня все расходы – это тоже демагогия? В законе сказано прямо: «Если масло выжимается при помощи кружков, то хозяин должен заготовить пресс – ворот, кружки, колесо и винты, которыми поднимают пресс; также медный чан, в котором масло промывают горячей водой, и прочую масляную посуду должен дать хозяин, так же как и бочки». Ясно все, или тебе и закон не указ? Ты же привез какую-то рухлядь времен, верно, Сарпедоновых, да еще требуешь за нее деньги?! Архелаева посуда и то лучше, хоть и ей лет сто, не меньше.
– Сойдет!
– Вот жадный человек! Ужель неясно, что тебе ж от всего этого старья прямой убыток будет, коль погублено окажется сырье и товар?
– От тебя мне куда больший убыток.
Феофан, видя, что это может продолжаться до бесконечности, прервал их спор:
– Почтенный Нимфан, с утра заходил Зенон и сказал, что ты желаешь поговорить со мной насчет поездки…
– Да-да, все так. Подожди, упрямец, я с тобой еще поговорю, – погрозил богач всклокоченному арендатору и изложил Феофану суть дела:
– В Карфаген плавал?
– Доводилось.
– Тамошних купцов знаешь?
– Более-менее.
– Хорошо. Тогда ответь, мне ведь выгоднее будет послать тебя за оливками непосредственно туда, нежели ждать, пока их привезут сюда, и купить на месте?
– Сложно сказать, обойдутся ли африканские оливки дешевле греческих…
– Да, если не будет сговора. Они, считай, оливками живут там… Если что, найдешь выход?
– Доводилось сговор расстраивать.
– У тебя два корабля?
– Один. Второй уж год, как потонул.
– Что делать, Посейдонова воля.
– Если бы! Нет, пираты. Отбились, как смогли, но один корабль потеряли. Я тогда жене сказал, что руку в шторм сломал, да и про корабль тоже особо никому не рассказывал, только римлянам доложил… Тем более, что в бурю мы тоже попали…
– Моих возьмешь четыре, да пятый – твой. Возьмешься?
– Раз надо – сделаю.
– Хорошо. Договоримся, в накладе не останешься. А мне оливки весьма, весьма нужны. Сейчас на масло большой спрос…
Так Феофан был направлен в Северную Африку; в это путешествие он вновь взял сына, по-прежнему проводившего большую часть времени в храме, исполняя обязанности чтеца, но в то же время периодически сопровождавшего отца в его путешествиях. Теперь, когда он уже был в том возрасте, когда отрок постепенно становится юношей, и отец, и дядя не могли на него нарадоваться; оба дела Николай делал добротно, с умением; епископ подумывал уже о том, чтобы рукоположить племянника в диаконы, а затем и в священники, не чая себе лучшего помощника, а купец полагал, что сын и в море не пропадет, коль скоро уже умеет кормщить без его указаний – вот разве что еще силенок маловато, чтоб рулить в бурном море, но это придет. То, что из сына не выйдет купца, Феофан понял уже два года назад, как вновь занялся торговлей. Пытался он было приучить к ней сына, да куда там! Если товар не раздаст, так точно вырученные деньги или каким увечным – нищим раздаст, или невольника выкупит. Думал, это пройдет, но нет. Вот дело идет к 15 годам, а не лежит его душа к бренным благам. Что ж, пусть так. Если с ним, Феофаном, что-нибудь случится, ремесло кормщика он сыну в руки дал: пусть не через моря – это пока ему не по плечу – но от Патар в Миры он корабли проведет, а остальному научится со временем.
С заходом на Мальту флотилия ликийцев достигла Карфагена. Кто не видел Рима, тот, глядя на Карфаген, считал, что иначе он выглядеть не может, и был отчасти прав. Не оставив и следа от ганнибалова Карфагена, римляне по инициативе Юлия Цезаря возродили этот город, тут же превращенный имперскими нуворишами во второй Рим – еще в то время, когда будущий Второй Рим, Константинополь, Царьград, а позднее Стамбул – влачил жалкое существование провинциального Византия. Казалось, само небо поддерживается колоннами Карфагена, и никто не мог в кошмарном сне предположить, что несколько веков спустя он станет каменоломней для арабов; почти полностью стереть такой город с лица земли – это надо постараться. С тех пор мечеть Кайруана стоит на вывезенных из Карфагена колоннах, а убогая тень реальности, скрывающаяся за звучным названием «развалины Карфагена», больно и неизлечимо ранит душу каждого ценителя истории и искусства, в блаженном неведении едущего соприкоснуться с живой красотой и не охватывающего даже ее холодной, призрачной, полумертвой тени.
Нет, Николаю открылся иной город, живой, помпезный – бесценная жемчужина Северной Африки. Кому-то рай, кому-то ад. Истомленные ликийцы первым делом отправились в величественные термы Антонина, расположенные на берегу моря неподалеку от арсенала, куда рабы перетаскивали обтесанные каменные ядра. За ними надзирали суровые легионеры в блестящих ребристых доспехах; там же ремонтировалась деревянная боевая машина для метания каменных ядер и горшков с зажигательной смесью.
В термах ликийцы немного отошли душами. После жгучего пара что может быть желаннее потока холодной воды, струящегося по мозаичному полу: словно со дна вод смотрели на ликийцев горделивый Нептун, стоящий со своей супругой Амфитритой на колеснице, в которой были запряжены морские чудовища – полукони-полурыбы, воздев свой грозный трезубец, как знак власти; вокруг него сновали пухлые младенцы на дельфинах под надзором пышнобородого старца – Океана, на темени которого неизвестный мастер зачем-то взрастил рачьи усы и клешни, а державшаяся левой рукой за шею лохматого барса с рыбьим, изогнутым кольцом хвостом нимфа с коралловым ожерельем над упругой грудью, паря в толще вод, правой рукой словно манила к себе, но взгляд ее был устремлен куда-то вверх, в пустоту, и от этого она казалась скорбящей. Свободное от мозаик место на полу занимали белые мраморные плиты, покрытые бороздками специально для того, чтобы по ним можно было ходить, не скользя и не падая.