Иерарх. Повествование о Николае, архиепископе Мирликийском
Шрифт:
Церковь – тот же корабль, и его судьба зависит от того, куда его направит твердая и искусная рука. А при плохом кормщике у корабля одна судьба – на дно или на камни. Что тогда станет с плывущими на нем ? То-то… А теперь скажи мне – как ветер дует?
– В корму.
– Верно, да не совсем. Точнее?
– Если точнее, батюшка, тогда еще и чуть-чуть сбоку – и в корму.
– В чем ошибка навклира?
– В том, что он не ставит артемон, а обошелся только боковым верхним парусом.
– Верно. А теперь смотри, что я сделаю, – и Феофан приналег на рулевое весло; корабль еле заметно изменил курс. – Теперь верхний боковой приносит больше пользы, и какое-то время можно идти так. Пока же лучше вернемся на прежний курс; я постою здесь, а ты передай навклиру то, до чего ты догадался – только, конечно, от моего имени, а потом возвращайся.
Николай споро отправился к навклиру: по мальчику было видно, что ему не впервой сновать меж снастями, ловко сохраняя равновесие на неустойчивой поверхности. Упущение было исправлено, сын вернулся к отцу. Феофан вновь заговорил о ветрах и течениях, наглядно показывая, как человек осуществляет свою власть над кораблем через рулевые весла и паруса. К ночи купец и его сын порядком устали; Феофан спросил Николая, хочет ли тот пойти спать на мостик, но мальчик предпочел остаться на кормовой галерее.
– Как хочешь, – сказал Феофан. – Может, ты и прав, но хочу, чтоб ты не стеснялся морского и купеческого дела перед всеми этими господами. Тебе дядя рассказывал про Цицерона, мужа дивной премудрости и острого языка? – тут Николай кивнул. – Так вот, что он писал: «Что касается торговли, то мелкую надо считать презренной, но если она крупная и богатая, когда привозится отовсюду много товаров и они продаются оптом без надувательства – ты понял, сын? – без надувательства, то такую торговлю не следует порицать. Более того, если купец, насытившись, оставляет открытое море для спокойной гавани, помещает свои деньги в землю и становится помещиком, то такого можно с полным правом хвалить». Вот так вот. Возьми Нимфана – вот, человек всего добился, теперь живет в свое удовольствие.
– Ты что, папа, хочешь, чтобы я у тебя стал таким же мироедом, как Нимфан, который проматывает на безделье и развлечения деньги, которые могли бы спасти многих бедняков от смерти, голода и рабства? Или как Зосима, который чуть не продал твоего друга в рабство?
Феофану стало неудобно:
– Ты прости, сынок, это я так сказал, для сравнения, что ли… Конечно, Нимфан – это не пример для подражания. Кто его и уважает? Язычник, мироед…
– Прости, батюшка, тоже, но не слова ли это зависти?
– Думаешь, я завидую Нимфану?
– Не столько ему, сколько его пустой, но легкой жизни.
– Вот это вернее… Только это скорее не зависть, а, быть может, просто усталость?..
– Прости, отец. Я понимаю.
– Ничего, ничего… Посмотри, какая луна. Она тебе, как кормщику, о чем-нибудь говорит?
Мальчик задумался, потом осторожно сказал:
– Немногое, хотя, судя по тому, что небо ясное и ее видно, в самое-самое ближайшее время бури не предвещается.
– Так, хотя на ясность неба полагаться нельзя. Но вот, послушай, сколь ценным советником может мореходу оказаться луна. Она и в тихую погоду может предсказать бурю. Если луна красна – будет ветер, если голубовата – дождь. Если она в течение краткого времени поменяет один из этих цветов на другой – тогда жди и того, и другого; буря будет непременно. Если луна весела и ясна – такая же будет и погода. Особенно важен четвертый лунный день, он обычно всегда дает вернейшие сведения. Берегись в этот день острых рогов луны и мути ее испарений – тогда погода не будет хорошей для мореплавания. Новолуние всегда приносит бурю, это знают не только моряки, но и многие простые люди.
– А что предсказывает кормщику солнце?
– Тоже много чего. Надо наблюдать, как оно восходит и заходит, прямо ли бросает лучи или закрывается от нас облаками и тучами. Обычное сияние – то благо; а если оно огненного цвета – так это под влиянием ветров. Не к добру солнце бледное или с пятнами… Кормщику дают подсказки и море, и воздух, и величина и форма облаков. Даже птицы и рыбы. Но знай, мой сын, что если кормщики говорят, что они все это знают, то знают они все это лишь потому, что этому их научил собственный опыт, а не книжная наука. По книжке, в море не хаживая, никуда корабль не приведешь – разве что к рыбам на дно.
– А календарь помогает?
Феофан горько усмехнулся:
– Чисто теоретически, разве что. Для кормщика календарь – купец, для купца – нажива. Плывешь, когда нужда пошлет. А если мыслить отвлеченно – то наиболее благоприятен для плавания период после восхода Плеяд – это 25 мая – до восхода Арктура – это 16 сентября.
– Почему?
– Летом ветров меньше. Восходящий Арктур – сильная звезда, она несет бури. В равноденствие – 24 сентября – почти всегда бывает жестокая буря. После 7 октября сильно дождит. Как закатятся зимние Плеяды 11 ноября – вообще лучше в море не выходить: дни короткие, ночи длинные, тучи густые, воздух сумрачный. Ветры сильные, смешанные со снегом и дождем, могут сдуть целый флот, так-то… Бывает, что надо везти товар зимой, когда запрещено, и если что – попадешь под суд «за безрассудство». А, – Феофан горько усмехнулся, – надо будет к чему прицепиться – прицепятся. Вспомни, как оштрафовали Константина за то, что у него с корабля сбежала кошка – товар от крыс сторожить, мол, некому стало! Ну да ладно, не о том речь. Зимой есть одна лазейка – в декабре на море затишье из-за того, что, как говорят язычники, священная птица Посейдона алкиона, то есть просто зимородок, высиживает своих птенцов в плавучих гнездах, и Посейдон ради нее сглаживает своим трезубцем морские волны. Но мы-то с тобой люди не суеверные, и понимаем, что это не Посейдон успокаивает море для гнездования птицы, а хитрая птица знает, когда море успокаивается, и тогда обзаводится потомством. В зимнее время также пиратов много. Еще помни, что надо наблюдать не только за звездами, но и за планетами, когда они, по воле Творца, приближаются к созвездиям или отдаляются от них: они тоже часто влияют на перемену хорошей погоды на худую… – и отец с сыном начали изучать звездное небо…
Ночь прошла спокойно. На кораблях горели огни, сменные кормчие по звездам твердо вели суда к назначенной цели. После разговора с отцом Николай долго любовался на красивый корабль, шедший в кильватер тому, на котором находился он сам, и зерновоз казался ему каким-то роскошным диковинным существом, уверенно грядущим по глади моря. Он не заметил, как заснул.
Проснулся же рано утром от диких криков боли: два легионера за что-то бичевали одного из нумидийских рабов Вариния; стегали так, что мясо летело. Мальчик вскочил, и сердце его сжалось от возмущения и сострадания. Хотелось побежать, вцепиться в бич и прекратить это насилие… но кто его послушает? Нет, просто так стоять он не будет – Николай подошел к римлянам и тихо сказал:
– Отчего так жестоки ваши сердца, что ваша ретивость не видит в нем человека?
Оба бича опустились; один из легионеров злобно сказал Николаю:
– Что, тоже плетки захотелось? – но тут сверху, с мостика, донесся густой бас десятника:
– Не дури – это же сын хозяина. Продолжайте, а ты, сынок, иди пока отсюда. Еще не того наглядишься в своей жизни, пока гуляй…
Бичевание продолжилось, но теперь раб кричал через удар – один из исполнителей все же усовестился…
Корабли же шли своим ходом; ветер поутих, но оставался все же достаточным для того, чтоб не пускать в ход весла. К вечеру второго дня римлянин позвал Феофана на мостик и поинтересовался:
– Когда изволим быть в Пафосе?
– При этом ветре, достопочтенный Квинт, на рассвете, но когда будем огибать остров, придется сбавить малые паруса, а то и вовсе идти на веслах – камни кругом, можно крепко сесть.
– Хорошо, Феофан. Я доволен проездом, об этом будут знать в Патарах.
Купец поклонился и ушел, отпущенный знаком чиновника. Квинт вздохнул и пошел спать. Тяжело жить, когда ничто в жизни уже не вызывает в тебе никаких эмоций – ни положительных, ни отрицательных. Только все же что-то есть в этих волнах, и они будят в душе что-то давным-давно омертвевшее…