Игра ангела
Шрифт:
— Доброе утро! — крикнул я.
Роща, окружавшая особняк, словно поглотила все отзвуки моего голоса. Я обогнул дом, направляясь к павильону с бассейном, и приблизился к застекленной галерее. Окна темнели закрытыми ставнями, мешавшими заглянуть внутрь. Но одно окно, находившееся рядом со стеклянной дверью в галерею, было слегка приотворено. Сквозь стекло виднелась щеколда, запиравшая дверь. Я просунул руку в незакрытое окно и отодвинул защелку. Дверь подалась с металлическим лязгом. Я еще раз оглянулся назад и, убедившись, что за мной никто не следит, проник в дом.
Глаза постепенно привыкали к сумраку, и я начал различать очертания гостиной. Я подошел к окнам и приоткрыл ставни, чтобы обеспечить себе хоть какое-то освещение. Клинки света веером прорезали
— Есть кто-нибудь? — позвал я.
Я прислушался: мой голос тонул в глубине дома, точно монета, падающая в бездонный колодец. Я направился в дальнюю часть комнаты, где резная деревянная арка соединяла гостиную с темным коридором, окаймленным рядами картин, которые почти сливались с бархатной обивкой стен. В противоположном конце открывался круглый зал с мозаичными полами и цветным витражом с изображением белого ангела с простертой дланью и полыхающими перстами. Широкая каменная лестница спиралью возносилась вверх вдоль стен зала. Я задержался у подножия лестницы и снова крикнул:
— Здравствуйте! Сеньора Марласка?
Дом был объят тишиной, и слабое эхо подхватило мои слова. Я поднялся по лестнице на второй этаж и остановился на площадке, откуда просматривался круглый зал и панно с витражом. Сверху мне была отчетливо видна цепочка моих следов, хорошо заметных на тонком слое пыли, покрывавшем пол. Насколько я мог судить, помимо моих собственных следов, единственным свидетельством, что в доме теплится какая-то жизнь, была странная дорожка, прочерченная в пыли двумя непрерывными линиями, тянувшимися параллельно на расстоянии двух или трех пядей, и отпечатками ботинок между ними. Довольно крупными отпечатками. Я растерянно созерцал эти линии, пока не понял, что они означают. Следы колес инвалидного кресла и отпечатки ног человека, его толкавшего.
Мне показалось, что за спиной раздался какой-то шорох, и я повернулся. Приоткрытая дверь в конце коридора слегка покачивалась. Я медленно направился к той двери. По пути я мельком заглядывал в помещения по обе стороны коридора. Это были спальни, где стояла мебель, накрытая чехлами и холстом. Закрытые окна и плотный сумрак наводили на мысль, что комнаты не использовались уже очень давно, за исключением одной, более просторной — супружеской спальни. В эту комнату я зашел и убедился, что атмосфера пропитана своеобразным запахом духов и болезни, свойственным пожилым людям. По-видимому, комната принадлежала вдове, но в тот момент женщина явно отсутствовала.
Напротив идеально заправленной кровати находился комод, на котором стояла целая галерея фотографий в рамках. На всех снимках без исключения был запечатлен светловолосый улыбающийся мальчик. Исмаэль Марласка. На некоторых фотографиях он позировал вместе с матерью или другими детьми. И никаких следов Диего Марласки.
Скрип двери в коридоре снова заставил меня вздрогнуть, и я покинул спальню, вернув фотографии на прежнее место. Дверь комнаты в конце коридора по-прежнему тихонько колыхалась. Я подошел к ней и замешкался на миг, прежде чем войти. Потом, набрав побольше воздуха в легкие, я открыл ее.
Комната сияла белизной. Стены и потолок выкрасили в чисто белый цвет. Шелковые шторы были белыми. Маленькая кровать застлана белым покрывалом. На полу лежал белый ковер. Этажерки и шкафы — тоже белые. После полумрака, царившего в доме, пиршество белого цвета ослепило меня на пару мгновений. Комната как будто выпала в явь из какого-то сновидения, став воплощением фантазии из волшебной сказки. На полках стояли игрушки и детские книги. Фарфоровый арлекин в натуральную величину сидел за туалетным столиком, глядя в зеркало. Вентилятор с белыми лопастями висел под потолком. На первый взгляд — обычная комната избалованного ребенка, Исмаэля Марласки. Однако ее отличала давящая атмосфера погребальной камеры.
Я присел на кровать и задумался. И лишь тогда почувствовал неладное. Что-то было не так. И прежде всего тревожил запах. Тянуло сладковатым смрадом. Я встал и настороженно огляделся. На сундуке стояло фарфоровое блюдце с оплывшей свечой черного цвета. Воск застыл потеками темных слез. Я повернулся. Вонь как будто исходила от изголовья кровати. Я открыл ящик ночного столика и нашел распятие, разбитое на три части. Неприятный запах усугубился. Я обошел несколько раз помещение, но не сумел определить источник зловония. И вдруг я его заметил. Под кроватью лежал какой-то предмет. Я опустился на колени и заглянул под матрац. И увидел жестяную коробку, в каких дети обычно хранят свои немудреные сокровища. Вытащив коробку, я поставил на постель. Сильнее повеяло едким, удушливым смрадом. Преодолевая тошноту, я открыл жестянку. На дне коробки покоилась белая голубка с сердцем, пронзенным иглой. Я отшатнулся, зажимая рот и нос, и опрометью выскочил в коридор. Глаза скалившегося арлекина наблюдали за мной из зеркала. Я бросился назад, к лестнице, и устремился вниз, мечтая попасть в коридор, выводивший в библиотеку и к двери в сад, которую мне удалось открыть. В какой-то момент мне показалось, что я заблудился и дом, наделенный волей подобно живому существу, поменял местами коридоры и комнаты, не желая выпустить меня на волю. Наконец, завидев застекленную галерею, я со всех ног помчался к двери. И только тогда, воюя с задвижкой, я услышал зловещий смех за спиной и понял, что не один в доме. Я быстро обернулся и различил темную фигуру, следившую за мной из глубины коридора. Человек сжимал в руке поблескивающий продолговатый предмет. Нож.
Щеколда подалась под моими пальцами, и я толчком открыл дверь. Сила инерции увлекла меня вперед, и, не удержавшись на ногах, я растянулся ничком на мраморных плитах, уложенных вокруг бассейна. Поверхность воды оказалась всего в пяди от моего лица, и я почувствовал запах застоявшейся воды. Мгновение я разглядывал сгусток сумрака, плескавшийся на дне бассейна. В облаках открылся просвет, и луч солнца, проникнув сквозь толщу воды, заскользил по выщербленному мозаичному полу. Видение длилось всего лишь миг. Внизу, завалившись вперед, обломком крушения лежало инвалидное кресло. Продолжая свой путь, солнечный луч подобрался к самому глубокому месту бассейна. И там я увидел ее. Мне почудилось тело, облаченное в белые лохмотья, распростертое у стены. В первый миг я подумал, что это кукла. Алые губы попортила вода, а глаза сверкали точно сапфиры. Рыжие волосы медленно колыхались в протухшей воде, кожа имела синюшный оттенок. Это была вдова Марласки. В следующую секунду просвет в тучах заволокло, и вода в бассейне вновь превратилась в темное зеркало, на поверхности которого смутно отражалось лишь мое лицо и возникший за спиной на пороге галереи расплывчатый силуэт с ножом в руке. Я стремительно вскочил и припустил в сад, продираясь сквозь заросли кустарника, царапавшего лицо и руки. Наконец показалась железная калитка и выход в переулок. Я продолжал бежать, пока не достиг шоссе Вальвидрера. Только очутившись там, едва переводя дух, я обернулся и с облегчением убедился, что особняк «Каса Марласка» скрылся из поля зрения в глубине узкой улочки, вновь став невидимым для мира.
Я возвратился домой на том же трамвае. В городе стремительно темнело, ледяной ветер гнал сухие листья по улицам. Я вышел на пласа Паласио и ненароком услышал, как два моряка, возвращавшихся с причала, говорили о буре, надвигавшейся с моря, которая обрушится на город до наступления ночи. Подняв голову, я увидел, что небо заволакивает пеленой багровых туч, растекавшейся над морем, словно пролитая кровь. В квартале, прилегавшем к бульвару Борн, жители энергично захлопывали двери и окна, торговцы закрывали магазины раньше времени, а дети высыпали на улицы бороться с ветром, раскинув руки крестом и хохоча, заслышав отдельные раскаты грома. Мигали фонари, и вспышки молний серебрили фасады. Я поспешил к порталу дома с башней и стремглав взбежал по лестнице. Рокот бури приближался и проникал сквозь стены.
В доме стоял такой холод, что дыхание обрело зримые очертания, когда я переступил порог прихожей. Я сразу направился в помещение, где находилась древняя угольная печка, которой я пользовался всего четыре или пять раз с тех пор, как поселился тут. Я растопил печь пачкой старых высохших газет, а также разжег камин в галерее и уселся на пол у огня. Руки у меня тряслись, не знаю только, от холода или от страха. Я терпеливо ждал, пока согреюсь, наблюдая за причудливыми зигзагами молний, загоравшихся в небе.