Игра Бродяг
Шрифт:
— Да угомонись ты, глупая баба, — встрял зеленоглазый, прихватив свою кружку и поднявшись с места. — Я заплачу за этого пухляка. Тащи ему пива и что-нибудь пожрать.
Она сразу замолчала и свела кустистые брови.
— Ты это чего? — подозрительно осведомилась она. — Приглянулся он тебе, что ли?
— Ты языком не трепи, а давай пошевеливайся, — поторопил зеленоглазый и голос его похолодел до внятной угрозы. — Жаркое с подливой сойдет.
Женщина молча удалилась, держа поднос в поднятых руках. За годы непростой жизни, ежедневно общаясь с шушерой и пьянью, она научилась разбираться в людях: на этого невысокого, светленького ори сколько хочешь, он даже не ругнется в ответ, а вот зеленоглазый был мужик в возрасте, угрюмый, массивный. Такому хватит сил схватить ее за патлы да протащить по всему залу, под радостное ржание всех присутствующих.
Вогт проводил ее рассеянным взглядом — между столиков она протискивалась боком, в чем, впрочем, не было особого смысла, потому что она была совершенно круглая, а, значит, со всех сторон одинаково толста. Затем Вогт взглянул на своего, как он, наверное, считал, доброжелателя, теперь сидящего за его столиком. Доброжелатель представлял собой занятной зрелище. Казалось, его лицо когда-то сняли, как маску, покромсали на куски, а затем грубо сшили и водрузили обратно.
Вогт улыбнулся мягкой, безмятежной улыбкой.
— Благодарю вас. Так получилось, что я давно ничего не ел и у меня нет денег.
Поскольку зеленоглазый ничего ему не ответил, Вогт продолжил с невинной бестактностью ребенка:
— Как много шрамов на вашем лице… должно быть, вы пережили невероятную боль.
Зеленоглазый не рассердился. Усмехаясь, он потер остатки носа, который ломали не менее десятка раз, и ответил:
— Меньшую боль, чем та, которую я причинил им… потом, — он наклонился ближе к Вогту, и, когда его теплое ленивое дыхание коснулось Вогтовых ноздрей, Вогт догадался, что зеленоглазый пьян. — Проклятые псы, — прошептал зеленоглазый, и в его зрачках вспыхнули огни, странные и непредсказуемые, как искры, вдруг вспорхнувшие под порывом ветра над пеплом, который казался совсем остывшим. — Целая стая. Злее были лишь те люди, что натравили ее на меня.
Вогт понимающе кивнул. Он хорошо помнил свору Шванн.
— Я был тогда не старше тебя. Меня окружил десяток собак. Их глаза горели, как угли. Среди них выделялся вожак: огромный, бешеный, черный, как зимняя ночь. Он обрушился на меня всей своей массой, остальные поспешили на подмогу. Я закрыл руками горло, а черный пес рвал мое лицо, грыз мои пальцы. И они стали вот такие, — зеленоглазый показал Вогту свои изуродованные руки. — Боль была ужасающая… и разожгла во мне ярость. И тогда я стал таким сильным, что перебил всю стаю. Они защищались до последнего, кусали меня, но мне было все равно, потому что сто первый укус не имеет значения после ста. Я душил их, поднимал их и швырял об пол, а потом добивал ногами. В итоге они все оказались на полу передо мной: теперь не острые зубы и сильные мускулы, а лишь жалкие поскуливающие комки окровавленной шерсти. Вот это было зрелище…
Зеленоглазый улыбнулся. Все передние зубы в верхнем ряду у него отсутствовали, и Вогтоус видел сквозь черную щель, как, пузырясь, поблескивает розоватая кровянистая слюна. От клыка слева уцелела только половина. Уловив, куда смотрит Вогт, зеленоглазый отпил из кружки и объяснил:
— Вот я вечно тру этот клык языком и ранюсь до крови. Остро сломался, а сидит крепко, гаденыш, — он снова осклабился. — Я все же везунчик: не знаю, как так получилось — кожа клочьями висела, а глаза уцелели.
— Вы уже второй везунчик, которого я сегодня встретил, — рассеянно пробормотал Вогт, глядящий так, словно его мысли где-то настолько далеко, что недосягаемы даже для него самого.
— С тех пор я зову себя «Рваное Лицо», — сообщил зеленоглазый. — Запомни, малыш, собака — худшая тварь среди четвероногих. Не доверяй ей, если хочешь жить. Собака злее, хитрее, опаснее волка, потому что собака — это как бы волк, но приближенный к человеку, всему у него научившийся. А уж такой мерзотной твари, как человек, не найдешь во всем мире под солнцем. Гнилая у нас природа, пухлячок, — Рваное Лицо постучал себя по груди, скорбно усмехаясь разорванным и сшитым ртом. Казалось, он совершенно запутался в ненависти к себе и другим и одновременно жалости к себе и другим.
Глаза Вогта наконец-то приняли присутствующее выражение.
— Возможно, это и так, — неуверенно согласился он. — Но, я думаю, еще можно все исправить.
— Исправить? — поразился Рваное Лицо. — Горбатого могила исправит. Что ж, тогда придется сровнять с землей весь этот проклятый город. Но это одному богу под силу, а богов здесь нет, малыш.
— Кто знает, — вежливо улыбнулся Вогт. — «Рваное Лицо»… это, конечно, хорошее прозвище. Но каково ваше настоящее имя?
— Кто ж его теперь вспомнит, мое настоящее имя, — дернул уголком рта Рваное Лицо.
— Если отказываешься от собственной идентичности, пустое место спешит занять нечто иное, — назидательно изрек Вогт.
Рваное Лицо, только что сделавший очередной глоток, поперхнулся и выплюнул на стол красноватую пузырящуюся жидкость.
— Че? Идентишность? — выдавил он, как только прокашлялся. — Где ты набрался таких словечек? Кто тебя такого вырастил?
— Я воспитывался в монастыре, — терпеливо объяснил Вогт.
— Небось, начитался там всяких глупых заумных книжонок…
— Ваше мышление отличается выраженной парадоксальностью.
— А ну, прекрати! — замахал на него рукой Рваное Лицо. — Ты так меня насмешишь, пухлячок, что я от смеха по швам лопну.
— Меня зовут Вогтоус, — вежливо представился Вогтоус. Малыш, пухлячок — все эти пренебрежительные обращения унижали бы его достоинство, если бы он снизошел обратить на них внимание.
Толстуха наконец-то принесла пиво и жаркое и, выражая свое недовольство пусть хотя бы бессловесно, так швырнула миску на стол, что горячие брызги полетели в Вогта.
— Спасибо, — поблагодарил Вогт то ли за то, что ему принесли жаркое, то ли за то, что ошпарили им, и облизал жирные брызги со щек длинным розовым языком.
Даже после неприятной истории про собак Вогтоус ощущал сильный голод. От запаха жутковатого на вид варева у него потекли слюни, как… как у собаки. Еще месяц неустроенной бродячей жизни, и его уже нельзя будет назвать пухлячком (что довольно-таки огорчительно). К сожалению, никаких столовых приборов ему не предоставили. Вогт огляделся, пытаясь понять, как справляются остальные. Остальные очевидно не нуждались в этих пафосных излишествах: то, что нельзя было ухватить рукой или насадить на принесенный с собой нож, они пили через край; их щеки лоснились, как рыла свиней, нахлебавшихся из корыта прокисшего супа, но глаза поблескивали настороженно и хитро — как глаза тех злых псов, о которых рассказал Рваное Лицо. В окружении людей такого сорта легко и лучше бы забыть о манерах; Вогт запустил руку в свой склизкий ужин.