Игра Джералда

Кинг Стивен

В обмороке она упала на руль. «Мерседес» проехал еще несколько метров и врезался в одну из сосен. Удар был не настолько сильным, чтобы повредить двигатель: старая добрая немецкая надежность снова оказалась на высоте. Бампер смялся, решетка немного съехала, но двигатель продолжал работать.

Через пять минут автомат определил перегрев и включил кондиционер. Воздух мягко заскользил в салоне. Джесси прислонилась к дверце, прижавшись щекой к стеклу, как усталый ребенок. Зеркальце на ветровом стекле отражало пустое заднее сиденье и мрачную лесистую даль, освещенную лунным светом…

Глава 35

Снег шел все утро; было пасмурно и туманно.

В такую погоду хорошо пишется, и, когда луч солнца скользнул по клавиатуре «Мака», Джесси взглянула на него удивленно, отвлекшись от своих мыслей. Вид из окна не просто нравился ей; он наполнял ее ощущением, которого она давно не испытывала. Это было блаженство – глубокая, спокойная радость, чувство полного комфорта и покоя.

Снегопад почти прекратился, яркое февральское солнце пробилось сквозь пелену облаков, и свежий снежный покров ослепительно засиял. Из окна открывался широкий вид на портлендскую набережную. Этот вид всегда нравился Джесси, независимо от погоды и времени года, но она никогда не видела такого сверкающего великолепия. Это сочетание снега и солнечного сияния обратило влажный воздух над заливом в сплошную радугу.

«А в горах, где достаточно крикнуть, чтобы низверглась лавина, можно наблюдать это сияние каждый день», – подумала она и счастливо засмеялась. Этот звук был так же непривычен для ее ушей, как ощущение радости для сердца, и Джесси понимала почему: она не смеялась с прошлого октября. Время, проведенное на озере Кашвакамак, похожем на другое озеро, Дарк-Скор, она называла «моим затмением». Другие слова были бы здесь лишними. А лишнего она не хотела.

Да, Джесси давно уже не смеялась.

Она хорошо помнила, почему смеялась в последний раз: тогда она перегнулась левой рукой к правому карману юбки, чтобы вытащить оттуда ключи от машины, и при этом сказала, что собирается стать амебой и разделиться.

– Вот и все, – пробормотала Джесси, вытащила пачку сигарет и закурила. Дурацкая песня Марвина Гэя всплыла в ее сознании и оживила все снова с поразительной ясностью. Возвращаясь с очередного приема у врача (из них в основном и состояла эта зима), она услышала по радио Марвина, который пел своим мягким, бархатным голосом: «Все знают это.., особенно вы, девочки…» Она сразу выключила радио, однако ее всю трясло, так что невозможно было ехать. Она остановила машину и подождала, пока дрожь пройдет. Волнение улеглось, но песня все равно преследовала ее. Часто после этого, просыпаясь на промокшей от пота подушке, она слышала свой голос, произносивший фразу из песни: «Свидетель, мне нужен свидетель…» Джесси глубоко затянулась, выпустила три кольца дыма, которые медленно поднялись над ровно гудящим «Маком».

Когда бестактные или просто недалекие люди задавали ей вопросы о произошедшей трагедии (а она обнаружила, что знакома с огромным количеством бестактных и недалеких людей, чего раньше не предполагала). Джесси говорила им, что не может вспомнить почти ничего. После третьего полицейского допроса она стала повторять копам и всем остальным, кроме одного человека, свою первую версию. Этим «одним» был коллега Джералда Брендон Майлерон. Ему она рассказала всю правду, во-первых, потому, что нуждалась в помощи адвоката, но в основном потому, что Брендон оказался единственным человеком, который смог представить, через что она прошла.., и что это путешествие еще не окончилось. Он не проявлял деланного сочувствия, и это было огромным облегчением. Джесси теперь знала, что сочувствие после трагедии гроша ломаного не стоит, она и не нуждалась в сочувствии.

Как бы то ни было, полиция и газетчики приняли ее амнезию – и всю историю – за

чистую монету, что было весьма важно. Да и что тут было невозможного? Люди, пережившие серьезные физические и мозговые травмы, часто теряли память и не могли вспомнить происшедшее; копы знали это лучше адвокатов, а Джесси знала это даже лучше копов. С октября она многое узнала о всех видах травм. Книги и статьи помогали ей избегать разговоров о том, что она хотела забыть, хотя не очень помогли по существу. Вероятно, потому, что нигде не удавалось отыскать нужных ей историй – например, о прикованных к кроватям женах, которые вынуждены наблюдать, как их мужья становятся пищей для бродячих собак.

Джесси вновь непроизвольно засмеялась и удивилась этому смеху. Откуда такое веселье? Веселье, видимо, было, но такого рода, о котором трудно сообщить кому-то другому. «Как об истории с отцом, который возбудился во время солнечного затмения и наделал прямо на твои трусики. И как ты решила, что от этого можно забеременеть».

Прочитанные ею истории обычно повествовали о том, что человеческий разум реагирует на экстремальные ситуации так же, как осьминог, который, ощущая опасность, выпускает маскирующую жидкость. Шок все скрывает пеленой беспамятства. Так было во многих случаях с людьми, которых захватывали вместе с самолетами или вытаскивали из горящих домов, людьми, которые попадали в автокатастрофы или завалы в шахте. Она читала даже про одну даму, парашют которой не раскрылся и которая тем не менее сказочным образом осталась жива – она упала в трясину.

Ее спросили: на что это похоже – падать с неба? Что вы подумали в тот момент, когда ваш парашют не раскрылся и вы поняли, что он уже не раскроется? А дама ответила: «Я не помню. Я помню, как пускач похлопал меня по спине, а по радио слышалась какая-то попса, но следующее, что я помню, – это я лежу на носилках и спрашиваю одного из мужчин, которые меня несут, серьезно ли я расшиблась. А все, что посередине. – просто сплошной туман. Думаю, я молилась, но и это не могу утверждать наверное».

«Наверное, ты помнишь все, моя попрыгунья, – подумала Джесси, – и солгала им, как и я. И, возможно, по тем же причинам. Насколько я поняла, каждый из героев этих историй и каждая книга, повествующая о них, врут».

Возможно, кто-то и запамятовал все. Так или нет, но она помнила каждую секунду, которую провела, прикованная к кровати. От момента, когда ударила Джералда ногой в пах, и до последнего жуткого мига, когда, посмотрев в зеркальце на ветровом стекле, увидела это мерзкое существо на заднем сиденье «мерседеса». Она помнила все до мельчайших подробностей. Помнила эти мгновения днем и, увы, ночью тоже, в жутких снах они возвращались к ней еще более страшными, когда бокал с водой скользил по наклоненной полке, срывался и разбивался об пол, а бродячий пес игнорировал холодное мясо на полу ради горячего на кровати и при этом в углу маячил ночной гость и вопрошал голосом отца: «Ты любишь меня, Чудо-Юдо?», – да еще и какие-то личинки извергались из его торчащего пениса.

Но вспоминать пережитое и рассказывать об этом кому-то другому – разные вещи, хотя бы эти воспоминания и сны мучили и заставляли кричать по ночам. Она потеряла семнадцать фунтов веса с октября, снова начала курить (полторы пачки в день), не могла заснуть без снотворного, ее формы перестали быть формами, голова стала седой. Ну, с этой последней бедой она могла справиться – уже пять лет или даже больше она красилась, – однако у нее не хватало решимости набрать номер салона «Очарование» в Вест-Бруке и назначить сеанс. Кроме того, для кого ей было прихорашиваться? Или она собиралась пойти по барам?