Игра на двоих
Шрифт:
Все равно она — эта слегка искаженная истина — не работает. Девушка слушает, но не слышит. Только тупо повторяет «где Пит?» и «что вы с ним сделали?». А затем просто встаёт и уходит. Плутарх бьет ладонью по столу, я от злости ломаю карандаш, что бездумно вертела в руках во время разговора, а Койн встаёт со своего места во главе стола переговоров и переводит полный недовольства и упреков взгляд с меня на мужчину.
— Кто-нибудь вообще в состоянии объяснить мне, почему все вечно ставят на неё? Почему бы вам с Хеймитчем не попытаться было вытащить парня? Проблем определено было бы меньше!
— Проблем было бы столько
— Считаешь, она просто напугана? — уточняет Хевенсби. — Поэтому не хочет сотрудничать?
— Считаю, она просто не видит смысла в сотрудничестве, да и вообще ни в чем.
— Не такой вы ее описывали, — качает головой Президент, обращаясь к бывшему Распорядителю. Волосы цвета пепла колышутся равномерно, в такт каждому сказанному слову.
— Она и была «не такой», — усмехается мужчина. И, подумав, поворачивается ко мне:
— Мисс Роу!
Я уже догадываюсь, о чем пойдет речь.
— Вы знаете эту девушку лучше нас всех вместе взятых. Мало того, вы с ней очень похожи. Скажите мне, чего она хочет?
— Вопрос не в этом. Спросите лучше, чего Китнисс Эвердин не желает.
— И чего же?
— Подчиняться. Играть по чьим-то правилам. Играть вслепую. Снова быть нашей послушной и безвольной марионеткой.
Эвердин нам не верит. Не верит, что мы на одной стороне. Плутарх — бывший Главный Распорядитель Голодных Игр и советник Сноу, который «вдруг» перешёл на сторону мятежников. Я — предательница, бросившая Пита на Арене. Койн — ещё один враг, ничуть не лучше старика Когда наступили Темные Времена, Дистрикт-13, обладающий огромными ресурсами и самым мощным в мире оружием, предпочёл спастись, оставив остальные народы медленно умирать, ломая гордость и спины под гнетом Капитолия. Последняя мысль вызывает улыбку. И снова девочка забывает о главном правиле нашего мира. Никто никому ничего не должен, ведь мы все друг другу — враги, и это нормально.
Китнисс зациклена на мысли о Пите, прямо как Финник, который, кажется, готов повторить судьбу своей несчастной и, возможно, уже покойной возлюбленной. Койн не хочет отказываться от идеи сделать из выживших Победителей команду лидеров-повстанцев, но как это сделать, если у самого сильного из нас нет сил даже на то, чтобы просто оставаться в сознании дольше пяти минут? Врачи упорно повторяют, что последний удар тока оказался слишком мощным, ведь для них словосочетание «Энни Креста» лишено всякого смысла.
Я навещаю Одэйра все реже. Мне жаль его, правда. И Энни тоже. Но смотреть в бирюзовые глаза с каждым разом все труднее. Их пустой взгляд вызывает во мне попеременно то всепоглощающее чувство вины, то жгучую зависть. Я чувствую себя виноватой за то, что не бьюсь в истерике, не схожу с ума и не вскрываю вены, потому что Хеймитча нет рядом и, возможно, в живых. Ведь я не могу без него жить — так почему же живу? Просыпаюсь по утрам, открываю глаза, делаю вдох и встаю, чтобы жить дальше. Это хорошо? Или плохо? И еще я завидую ему и Китнисс, потому что не могу позволить себе биться в истериках, сойти с ума и вскрыть вены. Потому что я должна быть сильной. Кому должна? Не знаю. Кому-то. Куклой быть проще. Кукловодом — сложнее. Некому дергать тебя за ниточки, приходится все делать самой.
Следующие два часа старательно прослушиваю сообщения, которыми обменивались Дистрикты под покровом прошлой
— Ты плохо выглядишь, — Койн замечает это даже в полумраке маленького кабинета.
— Все в порядке. Просто немного устала, — надеюсь, она не видит страх, что поселился в моих потемневших глазах.
После полудня ухожу из Штаба и отправляюсь… Нет, не в госпиталь. Я иду на поиски Китнисс. Девушка обнаруживается в отсеке 307. Захожу без стука, останавливаюсь в дверях, делаю знак Гейлу, чтобы тот оставил нас наедине, и, глядя в спину уходящему парню, говорю:
— Вот уж не думала найти тебя здесь.
— Это теперь мой дом. Где еще мне быть? — судя по иронии в голосе, девушка скорее бы назвала домом Капитолий, чем Тринадцатый.
— Ну, не знаю, — ядовито отвечаю я. — Спряталась бы, как обычно, в кладовке за Штабом, или в прачечной, или в каморке с бумагой в Учебном Центре. Хотя подожди… Какой сегодня день? Четверг? Тогда, согласно твоему собственному расписанию, ты должна быть в чулане, среди ведер и швабр.
— Издеваешься? — огрызается Эвердин.
— Да, издеваюсь, — отлепившись от дверного косяка, на который опиралась внезапно заболевшей спиной, беру стул, ставлю его напротив кровати, на которой сидит Китнисс и сажусь, закинув ноги в тяжелых ботинках на серое одеяло.
Девушка смотрит так, словно готова вонзить зубы мне в шею и растерзать, как хищник — своего не менее кровожадного соперника. Если бы взглядом можно было убить, на стуле вместо меня сейчас лежала бы кучка пепла. Вздохнув, примиряюще поднимаю раскрытые ладони и, теперь уже нормальным тоном, говорю:
— Ладно, давай начнем с начала.
Китнисс в ответ лишь недоверчиво фыркает, но я не сдаюсь.
— Не могу поверить, что ты потеряла Пита на Арене.
— Не могу поверить, что ты потеряла Хеймитча.
Один — один. Начали неудачно. Ещё раз.
— Он как раз и побежал спасать твоего драгоценного Мелларка, — тихо замечаю я.
— Вы разделили нас! — взрывается Эвердин. — Зачем?!
— Так было надо. Мы действовали в соответствии с планом.
— А нас в него посвятить забыли?
— А ты в курсе, что у тебя напрочь отсутствуют актерские данные? Не заметила, что зрители верят тебе только тогда, когда ты не играешь, а на самом деле испытываешь какие-то чувства? Когда никто не подсказывает, что делать и говорить?