Игра на двоих
Шрифт:
С этими словами он отступает на шаг, а затем медленно выходит из комнаты, оставляя меня наедине со своими мыслями. Как бы пустота внутри меня ни сопротивлялась попыткам заполнить ее, обрести опору, отдалиться от края пропасти, как бы остатки разума не внушали, что все сказанное — очередная ложь, слова ментора оставили свой след. С того времени, как я узнала о гибели отца, мне пришлось пройти долгий путь. Это было похоже на лестницу — ступенька за ступенькой: отрицание, гнев, торг и депрессия. Считается, что все эти состояния присущи смертельно больным людям, которые таким образом пытаются смириться со скорым концом. Но у меня все вышло немного по-другому — я лишь старалась защититься от боли, а потому не допускала мысли о том, что все случившееся — жестокая реальность, с которой
Стоит мне обдумать все сказанное ментором, и я чувствую, как лед, сковавший мое сердце, дает трещину — миниатюрную, почти незаметную, но все же я ощущаю ее всем своим существом и почти вижу, как от нее во все стороны разлетаются крошечные осколки, а сквозь появившееся отверстие проступают капли крови. В ту же секунду уставшее сердце, которое замерло еще тогда, когда его обладательница перестала ощущать боль, пытается забиться вновь, словно почувствовав близость свободы. Ему не удается: не хватает сил. Но даже этой судорожной и жалкой попытки оказывается вполне достаточно; становится легче дышать. Невидимый узел, стягивающий шею, словно удавка, слабеет. По лицу одна за другой стекают слезы. Вернувшийся Хеймитч, увидев меня, моментально ставит на стоящий рядом стол аптечку, которую принес с собой, и бросается к подопечной.
— Тебя даже на пару минут нельзя оставить одну! Детка, что ты опять натворила?
Ответом ему служит мой растерянный взгляд. Ментор подходит ближе и осторожно проводит кончиками пальцев по лицу. Когда он отнимает руку, я вижу, что она вся в крови. Удивленно моргаю и тотчас замечаю, как с ресниц срывается темно-красная капля и падает на пол. Выходит, даже мои слезы отравлены вечной тоской, терзаниями, чувством вины и непрекращающейся болью.
Тяжело вздохнув, Хеймитч подталкивает меня к глубокому креслу, стоящему в углу комнаты. Не успеваю я сесть, как он устраивается на подлокотнике и достает из аптечки бинты и несколько сосудов с лекарствами. В течение следующего часа ментор обрабатывает многочисленные порезы, оставшиеся после осколков зеркала. Я остаюсь безучастной к его действиям и лишь молча наблюдаю за ним. Он тоже молчит, но то, что вижу в его глазах, лучше всяких слов выражают состояние ментора. Каким бы спокойным и уверенным в себе и в том, что делает, он ни выглядел, мужчина напуган и растерян и не знает, что делать и как вести себя дальше. Прости, ментор, я не могу тебе помочь — самой бы ответить на внезапно возникшие вопросы.
Руки Хеймитча проворно и умело вытаскивают из ран мельчайшие осколки стекла, смывают не успевшую застыть кровь, накладывают аккуратные швы и плотные повязки. И только когда ментор заканчивает бинтовать вторую руку, я наконец ощущаю боль, которую причиняют мне самые глубокие порезы. В конце он осторожно стирает с моего лица дорожки темно-красных слез, после чего собирает окровавленные бинты и уносит аптечку. Я продолжаю сидеть в кресле, уставившись в окно, но все равно не видя, что происходит на улице. Внезапный возглас заставляет меня вздрогнуть и обернуться:
— Этти!
Словно очнувшись, понимаю, как много времени прошло: на Дистрикт опустилась ночная мгла. Странно, я совсем перестала замечать его стремительное течение. Испуганно оглянувшись по сторонам, замечаю стоящего рядом
— Не называй меня так, — хотя холод в голосе никуда не исчез, тон больше похож на просьбу, чем на условие или требование.
— На Генриетту и Эрику ты уже не реагируешь, — парирует ментор. — И что прикажешь мне делать? Уже поздно, пора возвращаться домой.
Он ведет себя так, будто ничего не случилось. Проигнорировав его последнее замечание и повернувшись обратно к окну, тихо спрашиваю, — медленно, почти по слогам проговаривая каждое слово:
— А что такое дом, ментор? И где он для нас с тобой? Для таких, как мы?
Хеймитч на мгновение теряется, но пытается собраться с мыслями и терпеливо ответить на мои глупые вопросы:
— Дом — это место, куда всегда хочется вернуться, где бы ты ни был и что бы с тобой ни случилось. Куда тебя несут ноги и ведет сердце. Где тебя ждут, принимают и понимают. Для нас таким местом должна была стать Деревня Победителей.
— Но не стала, верно? — горько усмехаюсь я. — Скажи мне, ты чувствуешь себя как дома, когда возвращаешься туда по вечерам?
— Верно, детка, — из груди ментора вырывается вздох. — Никогда не чувствовал. Для меня там слишком холодно. Все чужое. Идеально, словно на картинке. Но … совсем не то, что нужно для жизни. Будто чего-то не хватает.
— Ты приходишь в свой старый дом?
— Да, — неохотно, с заминкой отвечает ментор. — Временами, когда не получается сбежать от настоящего, я стараюсь вернуться на много лет назад, не зная ни дороги, ни места назначения.
— Продолжаешь жить в прошлом? — усмехаюсь я. — А как же будущее?
Взгляд Хеймитча серьезен как никогда. Он явно понимает, что его ответ может принести мне лишь новую боль, но, помня о обещании не скрывать от меня правду, не решается проигнорировать последний вопрос подопечной.
— У таких, как мы, его нет, Эрика. Наше будущее принадлежит Капитолию. Как ни противно признавать, но я, ты, те, кто победил на Играх десять, двадцать, тридцать лет назад, Победители следующего года — всего лишь марионетки в руках умелых кукловодов — Сноу и его приспешников.
Признание Хеймитча не стало для меня новостью, но осознание того, что даже такая непокорная, бунтарская и свободолюбивая личность, как мой ментор, готова признать поражение, оставляет неприятный, горький осадок.
— Получается?
— Ты о чем? — по выражению лица мужчины ясно, что за тревожными мыслями о будущем он забыл о теме нашего полуночного разговора.
— Вернуться в прошлое?
— Нет.
— Тогда зачем? — мне хочется заглянуть в душу того, кто тоже прошел через Игры и все связанные с ними последствия, понять мотивы его поступков. Чувствует ли он то же самое, что и я, раз за разом пытаясь повернуть время вспять и снова стать тем, кем был до роковой Жатвы?
— Наверное, я просто слишком упрям, — смех ментора звучит отнюдь не весело. — И даже спустя десятилетия не теряю веры в то, что однажды все вернется на круги своя. Но, что бы лишнего я сейчас ни сказал, запомни, детка: прошлое не вернуть. Не стоит отказываться от настоящего в пользу призрачных надежд и иллюзий. Знаю, нам с тобой мало что осталось в этой жизни — Капитолий и Арена отняли настоящее и лишили нас будущего. А потому, со всей ясностью осознав мои слова, ты попытаешься скрыться в прошлом, в том если не счастливом, то хотя бы спокойном времени, которое кажется тихой гаванью по сравнению с тем вечным штормом, в которые превратилась наша жизнь. Но это путь в никуда, Эрика. Поверь мне, я сам через это прошел: не желая верить в гибель родных, в свою вину за случившееся, в то, что мне предстоит из года в год возвращаться в столицу и тренировать малолетних убийц, хотя затем оказалось, что все, на что я способен — лишь подготовить их к мысли о неизбежной гибели, я постарался вернуться в прошлое. Уйти от реальности в мир воспоминаний. Но в итоге я только навредил самому себе: с каждым разом возвращение к действительности становилось все более болезненным. Успев устать к тому времени от постоянной боли, я предпочел забвение воспоминаниям — тоже малоприятно, но оставаться в реальности оказалось еще сложнее.