Игра с тенью
Шрифт:
Конечно, я испытываю большое удовлетворение, отыскав достаточно убедительные объяснения непредсказуемого, даже ненормального поведения Тернера. Однако у меня нет оснований для чрезмерного довольства собой, ведь слишком многое осталось непонятным.
И как же картины?
Четверг
День, который внушает надежды — но весьма сомнительные и неопределенные, и я не решаюсь предать их бумаге, опасаясь, что они обратятся в химеры и бесследно растают.
Я намеревалась переписать все собранные мною сведения и послать их Уолтеру (после недавних приключений я уже не считаю
Второе письмо было от миссис Кингсетт.
Моя дорогая мисс Халкомб!
Сегодня я обнаружила это послание на письменном столе своей матери и решила, что Вас оно заинтересует. Искренне Ваша
Моим первым чувством стало не любопытство, а облегчение. Хотя миссис Кингсетт и не упоминала о событиях понедельника, тот факт, что она все же написала мне, свидетельствовал о неспособности мужа сломить ее окончательно. Кроме того, вопреки опасениям, мое упрямство, ненамеренно прибавившее ей проблем, ее не рассердило. Послание миссис Кингсетт смягчило саднящую рану, нанесенную ядовитым тоном Хейста; и, прежде чем сложить присланный листок, я перечитала его два или три раза, дабы полностью уяснить содержание.
Дражайшая Китти!
И пирог, и фазан прибыли в добром здравии — и, можешь не сомневаться, мы не забыли возблагодарить тебя, когда расправлялись с ними! Как ты добра ко мне! Не припомню, чтобы за минувшие шестьдесят лет ты хотя бы раз пропустила мой день рождения. Спустя столько времени ты все еще не забыла своего Ромео — это кажется маленьким чудом.
Я часто думаю с нежностью о днях, проведенных нами в Друри-лейн и Дублине. То были не самые счастливые дни моей жизни, ибо — благодарение Богу — большая часть жизни оказалась для меня счастливой. Но, клянусь, я никогда не знал женщины столь прекрасной, столь верной в дружбе, как ты.
Да пребудет с тобой благословение Божье.
Джеймс Пэдмор.
На какое-то мгновение я искренне изумилась: зачем миссис Кингсетт переслала мне это письмо (в то утро я туго соображала, но, хочу надеяться, избавилась с тех пор от медлительности)? Слова «Друри-лейн» привлекли мое внимание лишь при повторном чтении. Казалось, меня внезапно накрыла огромная волна и, перевернув так и этак, откатилась, пробудив волнение, головокружение и тоску. Наконец-то появился тот, кого я уже отчаялась отыскать, — тот, кто знал мир ранней юности Тернера. Однако за два месяца, минувшие со времени отправки письма, болезнь и смерть похитили адресата. И не получится ли так, что
Не откладывая, я набросала несколько слов, известив мистера Пэдмора о своем намерении заглянуть к нему завтра; и еще быстрее написала миссис Кингсетт, поблагодарив ее за помощь. Потом я попросила Дэвидсона отнести письма на почту, а сама направилась на Каули-стрит, захватив дневники Хейста.
Немного странно, оглядываясь назад, вспоминать, о чем я размышляла по пути к Хейсту. Все мои мысли вращались вокруг самого Хейста: застану ли я его дома, и если застану — ожидает ли меня цивилизованный разговор, либо нужно подготовиться к брани и порицанию. А если он будет браниться, стоит ли малодушно рассыпаться в извинениях (которые могут смягчить Хейста, а могут и разъярить, ведь чем сильнее окажется мое раскаяние, тем больше появится у него поводов считать себя жертвой)? Не лучше ли изобразить легкое удивление по поводу шума, поднятого им по столь незначительному поводу.
Но в результате — как все-таки тщетны наши попытки предвидеть будущее и подготовиться к нему! — мистер Хейст едва обратил на меня внимание, а важнейшие последствия моего визита вообще не имели к нему отношения.
Он, конечно, оказался дома и (скорее всего, предвидя мой визит) даже смазал заржавевший дверной молоток, так что я смогла воспользоваться им, не прибегая к помощи прохожих. Я услышала, как он шаркает по лестнице, а потом несется по холлу столь стремительно, что я испугалась, не пребывает ли он в пароксизме ярости и не жаждет ли немедленно излить ее. Но если и так, то отнюдь не я была объектом его раздражения, поскольку поначалу Хейст словно бы удивился моему появлению, а потом быстро оглядел улицу, определенно ожидая увидеть кого-то другого. И, полагаю, на сей раз — отнюдь не приставов, ибо его лицо уже не имело угрюмого и вызывающего выражения, как прежде, но стало нетерпеливым и ждущим.
— Я приношу извинения за то, что не смогла прийти раньше, — сказала я. — Просмотр дневников занял больше времени, чем я рассчитывала. Они оказались очень интересными, а ваш отец так прекрасно пишет.
Если бы я хотела польстить Хейсту, то ощутила бы разочарование. Он просто кивнул, хмыкнул и автоматически протянул руки за книгами, хотя глаза его по-прежнему продолжали обшаривать улицу. Как я заметила, его пальцы были перепачканы чернилами, и даже на рубашке виднелись два или три маленьких пятна.
— Надеюсь, вы примете еще десять шиллингов в качестве компенсации, — добавила я.
Он снова кивнул и, продолжая смотреть мимо меня, протянул раскрытую ладонь.
Когда я рылась в своем ридикюле, нечто, находящееся почти вне поля зрения, привлекло мое внимание. Там не было ничего, кроме треугольного куска расколотой и расщепленной половицы, скупо освещенной полуденным солнцем, но она неожиданно пробудила важное и необычное воспоминание: передо мной простирался пустынный холл из моего сна. Какое-то мгновение я видела не путь на чердак Хейста, а вход в поблескивающий слюдой подземный грот, где таились тайны полотен Тернера.
— А что находится под полом? — спросила я, протягивая Хейсту полсоверена.
— Гм?
— Подвал? Погреб?
Он рассеянно кивнул.
Я вгляделась в видневшееся внизу тесное пространство. Окна казались мутными и серыми от грязи, а одно из разбитых стекол небрежно забили доской. Перепутанные плети почти безлистного плюща вились по стенам, с невероятным упорством закрадываясь в каждую щель и выемку, отчего кирпичи крошились и трескались, и можно было представить, в какую груду развалин предстоит им обратиться через пятьдесят, сто и двести лет.