Игра в безумие. Прощай, сестра. Изверг
Шрифт:
— Чудненько. Меня зовут Рут. Сэм Рут. Приятели именуют это место «будкой Рута». Чем могу служить?
— Ночью вы работаете?
— Иногда. А что?
— Я хотел бы разыскать одну девушку, которая обычно садилась в поезд на этой станции.
— Тут в поезда садится уйма молоденьких девчат.
— Эта девушка обычно приходила между десятью и половиной одиннадцатого. Вы когда работаете?
— Когда я работаю в вечернюю смену, прихожу в четыре и ухожу в полночь.
— Значит, около десяти вы здесь.
— Мне так тоже кажется.
— Она блондинка, — продолжал Клинг. — Очень красивая блондинка.
— Вон
— Эта девушка совсем юная, ей семнадцать.
— Семнадцать, говорите?
— Да.
— Не припоминаю, — сказал Рут.
— Подумайте еще!
— О чем? Я ее не помню.
— Она очень красива. Если вы ее видели, то забыть не могли. Прекрасная фигура, большие голубые глаза, ну просто нет слов!
Рут прищурился.
— Эге, — сказал он.
— Что?
— Припоминаю. Хороша штучка. Да, уже припоминаю.
— Когда она приходила?
— Обычно в десять двадцать пять. Точно, я уже вспомнил. Всегда проходила на платформу к центру. Обычно я наблюдал за ней. Чертовски хороша. И ей только семнадцать, говорите? Выглядит она намного старше.
— Только семнадцать. А вы уверены, что говорите о той самой девушке?
— Послушайте, откуда мне знать? Эта блондинка приходила обычно в десять двадцать пять. Раз попросила меня разменять ей десятку, вот я ее и запомнил. Нам нельзя менять деньги крупнее, чем два доллара, хотя большинство таких не носит. Говорят, они приносят несчастье. Предрассудки — большое зло, — покачал головой Рут.
— И вы ей разменяли? — спросил Клинг.
— Из своих. Потому я ее и помню. Она мне так мило улыбалась. Эта девушка умела улыбаться. Да, точно, это была она. Обычно уезжала в центр поездом в десять тридцать.
Рут достал часы. Покачал головой и засунул их назад.
— Да, она ездила поездом в десять тридцать.
— Всегда?
— Всегда, когда я ее видел, она садилась в один и тот же поезд. С тех пор, как я разменял ей десятку, она мне всегда улыбалась. Да, было на что посмотреть, это точно. Таких буферов я в жизни не видел.
Клинг оглянулся, стенные часы показывали 10.06.
— Если я сяду в поезд в десять тридцать, — спросил он, — где я окажусь после получаса езды?
— Откуда я знаю? — удивился Рут и задумался. — Но я могу вам подсказать, как это выяснить.
— Да?
— Езжайте сами, — сказал Рут.
— Спасибо.
— Не за что. Рад был помочь, — ответил кассир и снова погрузился в комикс.
Поезд тащился через центр города, со скрежетом тормозя на знакомых станциях. Клинг разглядывал пейзажи, мелькавшие за окном вагона. Город был большим и грязным, но если вы в нем родились и выросли, он стал частью вашего существа, как печень или органы пищеварения. Он разглядывал город и одновременно следил за стрелками часов. Поезд ринулся в туннель и проник в утробу мегаполиса. Клинг сидел и ждал. Пассажиры выходили и входили. Клинг не спускал глаз со стрелок.
В одиннадцать ноль два поезд остановился на подземной станции. Предыдущая остановка была в десять пятьдесят восемь. Как бы там ни было, в расчет приходилось принимать обе станции. Он вышел из поезда и поднялся наверх, очутившись в центре Айолы.
Дома вздымались к небу, пронзая ночь пестрыми пятнами красного, оранжевого, зеленого и желтого
Он тяжело вздохнул.
Если Дженни встречалась со своим приятелем здесь и если ее приятеля зовут Клиффорд, прочесать этот район — что искать иголку в стоге сена.
Он снова спустился в метро, на этот раз сев в поезд, идущий в обратную сторону. Вышел на первой остановке и подумал, что Дженни с тем же успехом могла выйти и здесь.
Магазины и вывески на улице были неотличимы от тех, которые он только что видел. Торжественный осмотр соблазнов большого города. Черт возьми, эта остановка почти точно такая же, как предыдущая. Почти — но не совсем.
Клинг снова сел в поезд и отправился в сторону своей холостяцкой квартиры.
На первой остановке было нечто, отсутствовавшее на второй. Глаза Клинга это нечто заметили и передали в мозг, который спрятал это где-то в подсознании.
К несчастью, в эту минуту оно ему еще ни о чем не говорило.
Глава XIV
Каждый дурак прекрасно знает, что наука — главное в следствии. Дайте полицейской лаборатории осколок стекла, и ребята по нему установят, какую машину вел подозреваемый, когда он последний раз ее мыл, какие штаты пересек и занимался или не занимался любовью на заднем сиденье.
Правда, если вам повезет.
А если не повезет, то от науки столько же толку, что и от детективов.
В случае Дженни Пейдж везение отвернулось от отчаянных усилий ребят из полицейской лаборатории. По правде говоря, был тут отпечаток пальца на стекле светозащитных очков, найденных неподалеку от трупа. К несчастью, идентифицировать кого-то по одному-единственному отпечатку пальца — это вроде как угадать за чадрой лицо мусульманской женщины. Но ребята из лаборатории не собирались опускать руки.
Хозяйничал в лаборатории лейтенант полиции Сэм Гроссман. Это был высокий стройный мужчина со спокойным характером, спокойными глазами и вежливыми манерами. Очки были единственной приметой интеллигентности на словно вытесанном из скалы лице, по выражению которого можно было решить, что индейцы только что сожгли его ферму в Новой Англии.
Работал он в полицейском управлении в белой стерильной лаборатории, занимавшей половину первого этажа. Работа в полиции ему нравилась. У него был точный, аналитический ум, в соединении бесспорного научного факта с полицейской практикой ему виделось нечто чистое и возвышенное. По натуре он был чувствителен, но давно уже перестал совмещать факт насильственной смерти с человеком, которого она постигла. Он видел слишком много куч кровавого тряпья, исследовал слишком много останков сгоревших дотла, анализировал химический состав слишком многих отравленных желудков. Смерть для Сэма Гроссмана была великим символом равенства. Человеческие проблемы она превращала в проблемы математические. Если его лаборатории повезет, то два и два всегда будут равны четырем. Но поскольку счастье не всегда им улыбалось, а иногда и просто отворачивалось, два и два иногда равнялись пяти, шести, а то и одиннадцати.