Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
— Как интересно. А что у них за прогрессивная методика такая?
— Дантес. Займись-ка лучше вывесками на Вайнера, там опять понаставили лишних букв...
Совет писателей, разумеется, способен был на самые разные гадости. И мог позволить себе давление на парламент. Самих авторов туда бы не пустили — со своей способностью изменять мир одним росчерком пера они могли бы натворить Розенталь знает что. Во все времена памфлетчиков и всяких политических писак ловили и сажали. Не потому, что они были против правительства, а оттого, что нарушали одну из главных заповедей Совета — принцип чистого искусства.
Но какое дело авторам до рода несчастного кофе?
Разобравшись с вывеской на Вайнера (остроумный конкурент заменил в «Веке золота» «з» на «б», и лавку залило вонючей темной водой), Дантес в участок не вернулся. Он сел на маршрутку и поехал в самый криминальный район города, куда даже редактора не совались по одному.
Там, в крае унылых многоэтажек и редких магазинов, жил Шульц, бывший напарник Дантеса, а теперь — речевой преступник, уволенный из органов. От тюрьмы Шульцу удалось отписаться — во многом благодаря напарнику. Однако он предпочитал лишний раз не попадаться на глаза властям. И другу открыл только после кодового стука.
— Ну и рожа у тебя, Дантес, — с момента своей отставки Шульц стал вольно относиться к излишнему цитированию.
— Загоняли на работе. Плохо без напарника...
— Не намекай, Валя, — вздохнул бывший корректор. — Ты же знаешь, что обратно меня не пустят. Ну, чем тебе помочь?
— Ты креведко, — сообщил Дантес.
— Ну, знаешь, если ты явился меня оскорблять...
— Ты говоришь на олбанском и не можешь обойтись без паразитов. Вдобавок в школе по русскому ты получал только двойки, так что ситуация запущенная. Но я знаю клинику, в которую ты можешь обратиться. Анонимно, разумеется. По совету друга.
Клиника находилась почти в самом центре города. Неплохие же деньги приходится платить за аренду, думал Шульц, поднимаясь по узкой лестнице. В приемной пахло отчего-то как в стоматологии: клеенкой и обезболивающим. Его передернуло.
— Добрый день. У вас назначено?
— Не совсем, — помотал головой отставной корректор. — Я, это... как бы... в общем, мне друг посоветовал сюда прийти. У меня, того... паразиты совсем заели, в общем.
— Вам требуется консультация? — белозубо улыбнулась девушка, снова напомнив о стоматологии.
— Ну типа... как бы... да.
— Хорошо. Я доложу доктору о вашем визите. А вас пока попрошу написать небольшой диктант...
Минут через пятнадцать после того, как девушка забрала тест (Шульц надеялся, что сделал правдоподобное количество ошибок), его провели в кабинет к доктору — высокому человеку с доброжелательным, но нечитаемым взглядом.
— Ну что же, господин Шульц, расскажите, что вас беспокоит...
Экс-корректор выложил припасенную легенду, как следует разбавленную паразитами. Доктор почеркал красной ручкой в диктанте и покивал:
— Ну что ж, лечение лучше начать в ближайшие сроки... Вы обратились к нам вовремя. Некоторые запускают речь до такой стадии, что потом, простите, всякая лингвистика бессильна. Варвара
— Мне друг мой рассказывал, Миша Нестеров. Он это... ну типа еще хуже меня был. А к вам сходил, теперь, грит, все просто супер. Он теперь, как бы, у вас, это, торчит, все время грит, типа дела в клинике...
— Нестеров? — Врач посмотрел на него с удивлением. — Пациента помню, безусловно, но я не видел его с тех пор, как выписал...
— А... ну типа я че-та не так понял... Извиняюсь. А че там насчет методики?
— Лечение у нас, — доктор прихлопнул рукой некстати зазвеневший телефон, — основано на нейролингвистике. А еще мы используем творческий подход.
Как у любого уважающего себя корректора, от слова «творческий» у Шульца заныло в животе.
— Сначала, — продолжал доктор Х, — мы восстанавливаем навыки распознавания лингвистических объектов и синтаксических конструкций. Потом, когда пациент достаточно восстановится, начнутся лечебные тренировки тех структур сверхсознания и подсознания, которые отвечают за грамотность. Что же до слов-паразитов, то здесь мы используем медикаментозное лечение...
Тут он заметил, что Шульц клюет носом.
— Однако прежде всего, — сказал он, — прежде всего мы избавим вас от страха. Что мешает нам писать правильно? Страх. Мы подсознательно боимся учительницы русского, которая в детстве била нас указкой. Или штрафа от корректоров. Или просто — последствий, если напишем что-нибудь не то. Нас хорошо научили бояться — но ведь этот страх чаще всего надуманный...
— Ну это вообще супер, — сказал Шульц. — Док, а можно вопрос? Чего это у вас такое с именем?
— Стиратель, — вздохнул врач. — Как выражаются корректоры, я «попал под перо» какому-то недоброжелателю. Что ж, как видите, и так можно жить...
Дантес решил сходить к бабке — той, к которой от отчаяния обратилась мать Нестерова. Бабка Арина жила по знакомому адресу, на безнадежном городском отшибе; и только добравшись туда, Валентин понял, откуда знает это место.
Бабка Арина, в миру — Наталья Васильевна Даль, работала редактором, до того как уйти на пенсию. Не в КОР, а в обычном издательстве, в одном из самых спокойных отделов — отделе классики. Вот только книги выходили довольно странными — там изменялись детали, порой незначительно, а порой так, что у всего текста менялся смысл. Корректоры добрались до нее далеко не сразу: отчего-то казалось, что в переизданных текстах все именно так, как и должно быть.
В конце концов редактор призналась, что изменения ей подсказывали сами авторы, материализуясь то в кабинете, то у нее дома на кухне, где она доделывала «горящую» правку. Ее прабабушка считалась в своей деревне ведьмой, и, видно, что-то от ее дара досталось самой Наталье Даль. У классиков было сколь угодно времени, чтобы переосмыслить и подчистить свои произведения, — и теперь они являлись к своему редактору, требуя необходимых правок. Когда ее взяли, она почти обрадовалась — так надоел ей гарцующий по комнате Пушкин, являвшийся в самые неприемные часы и кричавший, что Татьяна Ларина вовсе не должна была выходить замуж. Или Чернышевский, который дул чай ведрами, ожидая ответа — что все-таки делать.