Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
Что-то шло не так, совсем не так...
— Да не вопрос! — бодро ответил друг. — Только сейчас заедем кой-куда, хорошо? Ну в наше место... Мы же плотину не достроили тогда...
Вот теперь он вспомнил. О Владимире рассказала в письме отцовская кузина. Он пытался сделать научную карьеру. Неудачно — что-то где-то подвело. Начал пить и спился. В неполные тридцать лет...
— Плотину? Ну хорошо... Давай достроим...
Снаружи было неожиданно тепло. Зима прослезилась, стала плавиться, воздух пах арбузом и югом. Вовка деловито шагал вперед по подтаявшим, затвердевшим
Здесь где-то должен быть деревянный забор. Мягкие синие сумерки светились, обещая приключения. Сабин шла, повиснув на руке Жозефа; она, кажется, не проснулась по-настоящему.
— Зачем ты уехал? — спросил Вовка. — Так сильно надо было?
— Меня же не спросили. Папе работу дали там, в оркестре. Ну и все...
— Ты мне даже не сказал, что уезжаешь...
— Я не мог, — сказал Жозеф растерянно. — Меня не пустили, даже по автомату позвонить...
Семилетний Вовка швыркнул носом, вытер рукавом болоньевой курточки.
— Ну и ладно. Теперь-то ты останешься.
Так вот почему аэропорт их не выпустил.
Это не Сабин, это он не может улететь. Из-за Вовки, из-за вот этих весенних сугробов, ярко-алых, с потеками покрашенных детских качелей.
Воспоминания — это не бабушкин хрусталь...
Завернули за гаражи. Резко стало холодно, будто открыли дверь на мороз.
Он не знал, как выбираться, у него не было инструкций на этот счет. «Если Лабиринт не выпускает, надо дать ему, что он хочет». Жозеф наклонился, смял в перчатке комок снега, пристроил его наверх «плотины» — тощей преграды из жухлых веток и земли. Из включенного где-то радио на волю неслось: «Здесь живут мои друзья, и, дыханье затая…» Он очутился в сердце своих детских воспоминаний, и тут оказалось холодно, тоскливо и страшно. И нужно было вытаскивать Сабин; хрупкую, совсем чужую в этом городе Сабин с ее огромными глазами, кутающуюся в свой шарф так, будто он мог укрыть ее от мира.
— Вовка, — сказал он, с усилием подняв голову от темного бурлящего ручья, — тебя мать зовет, слышишь?
Мальчик поднял голову, прислушался.
— А?
— Зовет, — повторил Жозеф. Он сосредоточился изо всех сил и сам так поверил в это, что услышал, как несется по вечернему небу над дворами забытый женский голос:
— Вова-а! Домой!
— Каюк, — печально вздохнул Вовка, отряхивая вымазанные в глине руки. — Точно загонит...
Он поглядел на Жозефа, деловито отряхивая куртку, и тот вспомнил, что именно таким видел Вовку в последний раз.
И Жозеф смотрел в его спину, обтянутую болоньевой курточкой, глядел, как брызжут, разбивая лужи, яркие резиновые сапоги, и надеялся, что здесь, в Лабиринте, Вовку действительно ждет мать и ужин. И еще он гадал, почему город так легко его отпустил.
А потом он повернулся к Сабин, чтобы взять ее за руку и вывести — нужно отодвинуть пятую доску в заборе, — и увидел, что девушки нет. Только снег, сумерки и горящие окна девятиэтажек, вставших бесконечной стеной.
Он дернулся — прочь, мимо качелей во дворе, мимо деревянной горки, но теперь город играл с ним — куда бы Жозеф ни кинулся, везде оказывался тупик.
— Merde! — сказал он вслух и увидел наконец просвет в одной из арок. Побежал туда, поскользнулся на черной ледяной дорожке. Над головой прогремел смех: «Пить меньше надо...»
Он нагнал Сабин почти у дома Ламбертов. Схватил за локоть; девушка вырвалась, вытаращила невозможно большие глаза:
— Я должна вернуться к Верочке... Забрать... Помочь!
Жозеф развернул ее лицом к себе. Заговорил медленно, глядя в глаза:
— Послушайте. Ваша бабушка уехала, потому что спасала вашу мать. Хотела дать ей достойную жизнь. Мои родители тоже... Оставьте вы эту шкатулку. И мысли эти оставьте, они тоже якоря. Выбор сделан, сожалеть поздно.
— Это был не мой выбор!
«Это Лабиринт, — подумал Жозеф. — Лабиринт делает это с ней — очнувшись, она будет удивляться. Сабин даже не родилась тут, как я... Но она не видит, насколько мы здесь чужие...»
Жозеф, кажется, понял, почему послали именно его. Мало кто во французском бюро знал, что по старому красному автомату звонят, бросив «двушку».
— Пойдемте! — Он почти грубо рванул девушку за собой — к маячившей впереди телефонной кабинке. Выудил из кармана две копейки, выклянченные у автомата в аэропорту. Отыскал бумажку с адресом и телефоном. Гудки звучали потусторонне. Потом щелкнуло; трубку сняли, но ничего не сказали.
— Отпустите Сабин, — попросил Жозеф в пустоту. — Вы же знаете, что ей лучше уехать.
Молчание.
— Отпустите ее, — с нажимом повторил Жозеф. — Иначе все жертвы Софи пойдут прахом.
Далекий-далекий голос из трубки:
— Пожалуйста, могла бы я поговорить с ней сама?
Он знаком подозвал Сабин; глядел, как напряженно она слушает гудки в трубке; видел ее испуганное лицо, когда на том конце ответили.
Он понял, что очень скучает по дому. И хочет свою чашку эспрессо с желтой пенкой. И даже не против выйти с утра на работу — в маленькое незаметное бюро недалеко от Отель-де-Вилль. Главное, чтоб забастовка кончилась...
— Я говорила с ней, — пробормотала Сабин. — С тетей Верочкой... И она сказала, чтоб я уезжала... как можно скорее. Пока не поздно. И чтоб... И чтоб я ни о чем не сожалела.
Она поежилась:
— Как же здесь... холодно.
Жозеф оглядывался по сторонам, ничего не узнавая; те нити, что соединяли его с городом, будто разом оборвались. Потемнело — кажется, погасли и без того нечастые фонари.
— Слышите? — вдруг сказала девушка. — Слышите, музыка?
Недалеко кто-то играл на гитаре.
В небеса упираются рельсы — две ленты безбожные,Мы проехали все — все селения, все города.По столбам и минутам мои вычисленья несложныеГоворят: через час или два мы прибудем туда.