Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
Мэри свернула на дорогу, ведущую к дому — забытую, почти заросшую. Из соседних коттеджей люди повыезжали в приступе паники — увозили семьи за границу. Будто от этого можно убежать за границу.
Может, и так, думала Мэри, открывая багажник. Может, и пора уже. Мы перестали смотреть за детьми, заботиться о детях. Мы тупо послушали психоаналитиков, внушавших нам: берегите себя. Берегите свое внутреннее спокойствие. Не позволяйте ничему — никому — вас задеть. Будьте настолько равнодушны, циничны и эгоистичны,
Нам говорили не поддаваться дьяволу. А дьявол получал университетские дипломы. И мы платили ему по двадцать долларов за сеанс.
На самом деле, думала Мэри, все знают, что происходит. Все знают, кто такой Прятошник, забирающий их детей, как крысолов из Гамельна. Ведь знали же, кто этот крысолов.
Было и что-то еще. Но в этом кто признается, кто разберется? Это читалось в глубине застывших от боли взглядов родителей. Любопытство, по-детски беспощадное. И обида, что не посвятили в чужой секрет. Что не позвали. Та же обида, что у ребенка, рано отосланного спать.
Мэри проехала по дорожке, среди разросшейся травы — давно бы уж скосила, но никто не должен знать, что в доме живут. Посидела немного в гараже, откинувшись на спинку сиденья. Так бы здесь и заснула, если б не Тим. Как она устала; но устала не только в последнее время, еще раньше, до Пряточника. И не только она. Иногда Мэри ловила взгляд дочери — равнодушный, будто припорошенный серым. Взгляд человека, которому надоело. И у Тима был такой взгляд. Иногда.
«Мы все устали, — думала она, — в этом дело».
Может, трубили уже трубы Иерихона, а никто не услышал. Да что трубы — сами всадники Апокалипсиса свалились им на головы, вместо коней оседлав «Боинги». Они замерли тогда у телевизоров на несколько дней, с открытыми ртами, не решаясь поверить. Но жили они далеко от Нью-Йорка, родственников в Башнях у них не оказалось; и Мэри не сказала ничего, когда Сью Энн поднялась и пошла жарить попкорн.
Тогда бы им что-то и понять — но никто не понял.
— Тим! — крикнула она. — Тим, иди помоги!
Что-то страшило ее в нависшем силуэте дома. Она заметила это только сейчас. Что-то, заставившее Мэри кинуться к дому, выронив пакет — тот упал содержимым вниз, рассыпался внутренностями по дорожке. Она бежала, поскальзываясь на гравии. В прихожей стояла тишина; нехорошее, шевелящееся, поскрипывающее безмолвие старого дома.
«Зря мы сюда приехали», — вдруг подумала Мэри.
— Тим?
Она замерла внизу лестницы, вслушиваясь, боясь своим дыханием заглушить какой-то важный звук.
— Тимми?
Он не отвечал. Но откуда-то несся голос. Голос, будто созданный из тишины:
— Девяносто
И предупреждение, которое никто, в общем-то, не обязан делать, оговоренное только в ненаписанных правилах детской фэйр-плей:
— Я иду искать! Кто не спрятался — я не виноват!
Голос принадлежал не Тиму. Мэри стало холодно. Ее сын выжил только потому, что до сих пор ему выпадало водить.
Но теперь водил не он.
Мэри бросилась вверх по ступенькам, к комнате сына. Остановилась на полдороге. Тима больше не было здесь. Особая, безжизненная пустота сказала ей об этом.
А голос раздавался снизу. От косяка двери, где до сих пор оставались зарубки, удержавшие во времени рост маленькой Мэри. От косяка, к которому она поворачивалась, закрывая лицо руками:
— Раз, два, три, четыре, пять...
Мэри повернулась, сощурилась. Никого не увидела.
— Будем играть, да?
Мысль о том, что Тим ушел, спрятался, странно ее успокоила. Сильная боль иногда проясняет сознание.
— Ладно, — сказала она, — давай играть.
Это ведь только ее вина...
Мэри повернулась и стала медленно подниматься, слыша за спиной смех.
— Раз... два... три...
Но считал не Прятошник, не крысолов из Гамельна, не доктор Скотт, не Тот, кто был всеми этими именами. Считал Донни Руни. Восьмилетний Донни Руни, который лучше всех умел искать. Он находил ее — в подвале, приткнувшуюся у бойлерного котла; на верхней полке бельевого шкафа, где она сворачивалась калачиком. Нашел даже, когда она умудрилась залезть в стиральную машину.
«Туки-туки, я тебя застукал!»
Он находил бы ее и дальше — может быть, всю жизнь, — если бы не умер от лейкемии.
Мэри бежала. В какой-то лихорадке, уж слишком похожей на веселье, она распахивала двери, открывала дверцы. Выросла Мэри, не спрятаться ей ни в бельевом шкафу, ни в ящике с игрушками.
Ей хотелось, чтоб он ее нашел. Нашел и забрал к Тиму, к Сью Энн.
Тогда она наконец узнает...
Но Донни не любит слишком легкие места. Мэри помнила, как кривилась его мордочка:
«Да ну... Перепрятывайся».
— Пятьдесят шесть... пятьдесят семь...
Возбуждение сменилось азартом. Нет, решила Мэри, в тумбочку под компьютером она точно не влезет.
«Вот так и сходят с ума», — сказал кто-то.
«Теперь он приходит и за взрослыми», — добавил кто-то. Кажется, Сью Энн.
— Восемьдесят девять... Девяносто...
Уже не думая, Мэри залезла в платяной шкаф. Прикрылась одеждой на плечиках, спрятала ноги под мешками с ненужной обувью.
— ...я не виноват, — донеслось снизу.
Он искал ее недолго. Минут через пять дверь шкафа открылась. Мэри за платьями затаила дыхание. Услышала четкий, встревоженный голос Тима: