Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
Он увидел Сабин, когда выбрел на нужную улицу. Девушка выглядела не по-здешнему. Хоть одежда и была совершенно обыкновенной — тонкое черное пальто, перехваченное пояском на талии, белый шарф, высокие сапоги. Обыкновенной — для первой линии метро, но никак не для этого города.
Шагала она медленно, неуверенно, щурилась, пытаясь в сумраке разобрать номера домов.
Так, мадемуазель Манжено... кажется, этот город вознамерился вас сожрать.
Жозеф пошел за ней осторожно, как за лунатиком. Заблудившиеся
— Мадемуазель Манжено? Сабин Манжено?
Она обернулась испуганно:
— Да...
— Вы меня, наверное, не помните... Я знал вашу бабушку, Софи...
— Ах да, — она посмотрела на него, не видя. — Я как раз должна кое-что для нее забрать...
— Шкатулку?
— А откуда вы знаете? — без удивления, рассеянно. Вот вам и узелок...
— И давно вы ищете?
— Давно. Не знаю. Не помню.
Жозеф прикинул, что, пожалуй, лучше проводить ее до дома и поглядеть, не найдется ли шкатулка. Может быть, тогда город их отпустит...
Так они и шли по пустынной улице — два молчаливых призрака. Где-то недалеко выкрикивали считалку дети, навсегда оставшиеся в Лабиринте.
«Церберов» у подъезда не было, зато дожидалась черная машина; из окна вился сигаретный дымок. «Воронок», так их называли.
На месте давешней железной двери оказалась резная деревянная. Жозеф толкнул ее, нырнул в темный подъезд и стал тихонько подниматься по лестнице — к доносившемуся сверху шуму и резким голосам. Сабин следовала за ним, опасливо держась за перила.
Дверь на втором этаже была распахнута, без стыда являя внутренности перетряхнутой, разоренной квартиры. У самой двери очень прямо, вздернув подбородок, стояла девушка. Весьма похожая на ту, в беседке.
— Это семейная реликвия, — сказала она.
— Реликвия, реликвия... от дворянских предков осталась? А письма эти — тоже реликвия? — Черный человек распахнул шкатулку, вытряхнул на ковер пачку конвертов с яркими марками. — Иностранщина эта?
— Пойдемте отсюда, — шепнул Жозеф. — Мы ничем не поможем.
Сабин посмотрела на него внезапно проснувшимися глазами:
— Это... это же тетя Верочка... Как же так получилось?
— Сабин!
— Д-да...
— Вы хотите домой?
— Хочу...
— Где ваш дом? Скажите мне свой домашний адрес, живо!
— Э…э… — голос у нее вдруг стал странно детским. — Вознесенский проспект… н-номер…
— Сабин! Что находится рядом с вашим домом? Куда вы ходите в магазин? А?
— В «Шампьон», — сказала она и вдруг проморгалась. — Что это я… Конечно, мой адрес — улица Лекурб, тридцать пять, в пятнадцатом…
Ф-фу…
— Бежим!
Далеко не убежали. Скатились кубарем по лестнице — а во дворе им перегородили дорогу люди в кожаных куртках. Одинаково хмурые, одинаково безликие.
— Куда это
Жозеф плотнее ухватил Сабин под руку.
— Мы не местные, — сказал он твердо. — Мы возвращаемся домой.
— Домой? — Парень в плотно сидящей ушанке выдвинулся вперед. Лицо у него было прямоугольное и будто закопченное. — А разве ваш дом не здесь? Разве вам не жалко всего, что вы здесь оставили?
Сабин беспомощно оглянулась на дом. Но темные глаза города смотрели на Жозефа:
— Что вам дала эмиграция? Лишний кусок хлеба, возможность спасти свою шкуру? И что — это стоит предательства? Стоит того, чтобы оставить своих друзей, свои воспоминания, свою родину?
Он ступил чуть ближе, и голос его неожиданно смягчился:
— Думаешь, страна о тебе забыла? Думаешь, город не помнит тебя, Ося? Ты жил на улице Карла Либкнехта и ходил с родителями в кафе «Пингвин». И в первый раз зашел в Лабиринт, когда тебе было шесть... Останьтесь, — теперь парень в ушанке обращался уже к обоим. — Останьтесь, здесь у вас будет второй шанс...
Верочка, незаметно спустившаяся к двери подъезда, прихватывала у горла куцую шубку и умоляюще смотрела на Сабин. Та не могла оторвать от нее взгляда.
— А... шкатулка?
— И шкатулку вернем, барышня, что мы, воры какие? — Парень заметно повеселел. Вокруг засмеялись — гулким, потусторонним смехом.
Бом-м!
Колокол ударил будто в самое ухо.
Бом-м!
Ясный звук разорвал на мгновение туманную ткань Лабиринта. «Чекисты» вздрогнули и заколыхались. Жозеф перехватил Сабин за руку и бросился прочь, пока над головой переливался колокольный звон.
Те быстро пришли в себя и ринулись в погоню; раздались выстрелы. Тощая бабуля — давешний «цербер» — махнула Жозефу рукой, указывая, куда бежать.
Пожалуй, отпусти он Сабин — она бы вернулась. Но его пальцы, хоть и заледеневшие, крепко сжимали ее запястье. Нырнули в подворотню, помчались, оскальзываясь на насте, вниз по небольшому холмику, проскользнули в арку. И оказались у реки.
— Не могу больше, — задохнулась девушка. — Подождите...
Жозеф усадил Сабин на старую скамейку — кое-где в досках были прорехи.
— Верочку... Верочку оставили...
Жозеф заглянул ей в лицо:
— Верочки давно уже нет. Если все это и было, то закончилось... лет шестьдесят назад. Понимаете меня? Слышите?
— Да, — сказала она, помолчав. — Понимаю.
Он лихорадочно думал, куда же им идти. В храм, хоть оттуда доносился колокольный звон, ему по непонятной причине не хотелось. К тому же никто не знает, будут ли там открыты двери.
Сбоку от дороги из снега росли камни. Ровно обтесанные, некоторые квадратные, некоторые продолговатые. Вроде бы не кладбище, мертвых под ними нет...