Игра в полнолуние
Шрифт:
Просторная ординаторская была неуютной от сквозняка, но стоявшего перед открытым окном мужчину это явно не смущало. Голый череп, лоснящаяся спина, белые хэбэшные штаны на резинке, широкие босые ступни, уверенно упёртые в пол – и неожиданно детская считалочка, под которую спортсмен махал гантелями:
Жили-были у жилета
Три петли и два манжета.
Если вместе их считать,
Три да два, конечно, пять!
Радонев кашлянул, пряча улыбку. Постучал по косяку открытой двери.
– Только знаешь, в чём секрет?
И, забавляясь над замешательством гостя, торжествующе пропел:
– У жилета нет манжет!
– У меня тоже нет, – сказал Костя, стаскивая куртку. – Где у вас тут молодые кадры раздеваются?
Лысый положил гантели под окно, прикрыл створку и потянул за веревку фрамугу – та поплыла на место с трамвайным дребезжанием. Приблизился, внимательно разглядывая Костю. «Глаза у той собаки с чайную чашку, только ты не робей», – слова из любимой сказки моментально вспомнились Радоневу. Действительно, глаза лысого были круглыми и слегка навыкат, оловянно-серыми, с сеточкой красных прожилок – спутников бессонницы. И можно было бы оробеть под их взглядом, но в черной бездне зрачка таилась теплая искра. Широкие круглые брови, мясистый нос, жесткая линия губ, полные щеки, покрытые светло-рыжей щетиной-однодневкой. Широкие плечи, мощные руки, кубики rectus abdominis8 на торсе…
– Хватит меня разглядывать, – приказал атлет. И протянул руку. – Будем знакомы. Лысый.
Расплылся в улыбке, наслаждаясь впечатлением. Чувствовалось, что это один из любимых запрещенных приемов, выбивающих почву из-под ног новичков. Костя сжал его руку, чуть краснея от неловкости. «Мысли он читает, что ли?» – пронеслось в голове.
– Не тормозим, коллега! Знакомимся. Повторяю: я – Лысый, Алексей Эдуардыч. Главный. Гроза морщин и мужчин.
– А мужчин почему? – полюбопытствовал Радонев, пожимая его руку.
– Потому что делаю женскую красоту разящей наповал. Ну, а тебя как величать?
– Радонев, Константин Александрович. Можно просто Костя.
– Согласен, – одобрительно сказал глава хирургии. И спросил, подняв бровь: – Ты как, протеже или умный?
– Скорее второе, – хмыкнул Радонев.
– Это хорошо, у меня протеже не уживаются. Потому и текучка в отделении.
– А у вас только пластических хирургов не хватает?
– Любых. Вот я сегодня, к примеру, с дежурства. За ночь – одна прободная и два аппендикса. А днем будут носы и уши.
Объясняя, Лысый открыл шкаф в углу комнаты, стащил с ног штаны, обнажив белые полукружья крепких ягодиц. Константин отвернулся, смутившись, спросил через плечо:
– Мне какой шкаф занять можно?
– Крайний справа ломай, не ошибешься. Или подожди минуту, ключ дам.
Переодевшись, они поднялись на четвертый этаж, в конференц-зал, где проходили утренние оперативки. Лысый позёвывал после ночного дежурства и шумно втягивал исходивший паром кофе, который по дороге вытряс кулаком из капризного автомата. Облачённый в белое – халат, штаны и чепчик – он плыл по коридорам клиники громадой айсберга. Шаркал кожаными сланцами пятьдесят-черти-какого размера – даже на его медвежьих ногах они казались
Конференц-зал был открыт, первый и второй ряд красных кресел занимали врачи. Торопов, возвышаясь над всеми, поглядывал из орлиного гнезда кафедры с видом умудренного опытом учителя, вынужденного ожидать запаздывающих учеников. Константин и Алексей Петрович уместились в третьем ряду. Радонев исподтишка поглядывал на главврача. Пытался понять, помнит ли он, что Костя довозил его с кладбища. Но Илья Петрович сохранял невозмутимый вид.
– Кто вошел последним, закройте дверь! – приказал он. – Начинаем оперативку.
Главврач коротко рассказал новости: пришла аппаратура для кардиологии, поменялся поставщик кетгута9 («будет рваться – поменяем и этого, Алексей Эдуардович, возьми на контроль»), анализы на гормоны теперь будут делать в клинике, а не отправлять за тридевять земель. Затем отчитались дежурные врачи – в отделениях этой ночью было спокойно, только в реанимации умер Федотов, раковый больной. «Это же тот бизнесмен, владелец строительного треста?! Повезло наследникам!», – завистливый шепот медсестер, сидевших слева от Кости, был неприятен. Он сосредоточился на бубнеже Торопова.
Тот вещал о дороговизне лекарств и взывал к экономии. На часах было без двадцати девять и медперсонал ёрзал в креслах, с минуты на минуту ожидая конца оперативки.
– И последняя новость, – сказал, наконец, Торопов. – В нашем коллективе пополнение. Хочу представить вам Константина Александровича Радонева, он будет проходить интернатуру в нашей клинике. Так что прошу отнестись с пониманием и не загружать интерна работой, которую могут выполнить санитары и медсёстры. Я прослежу. Константин Александрович, прошу.
Он сделал ладонью жест, которым собаке приказывают встать. Радонев повел бровью, но поднялся и шутливо раскланялся. Коллеги ответили ему аплодисментами. Торопов не разделил коллективного воодушевления, сказал ядовито, нарочито-медленно, с нажимом – будто проворачивая слова через мясорубку:
– А вам, Константин Александрович, я хочу напомнить, что здесь клиника, а не конкурс красоты. Поэтому спрячьте свои кудри под шапочку, чтобы я их больше не видел.
– Пусть налысо побреется, в хирургии это принято, – развеселился какой-то шутник. – Будем за версту видеть, что за отделение идет!
– Семёнов, не превращайте оперативку в балаган! – поджал губы Торопов.
И брезгливо бросил Косте:
– Да, и серьгу свою пиратскую снимите. Вне работы можете хоть кольцом в носу блистать, а у нас тут не принято эпатировать пациентов.
Радонев смотрел на него, набычившись – но молчал. Очки-хамелеоны Торопова мешали понять, что скрывается в глазах главврача: всё та же надменность, или чувство вины, смущения… «Похоже, он просто не помнит, как добрался домой с кладбища», – понял Костя. И эта мысль принесла облегчение, потому что в рукаве теперь был козырь. Всё-таки чем больше знаешь о враге – тем выигрышнее твоя позиция. А в том, что жизнь еще столкнет их лбами, Радонев почему-то не сомневался.