Игра в расшибного
Шрифт:
— Во как! Разом уравнял Сталина и советскую власть. Лучше бы уж пенял на жидо-масонский заговор. Эту сказку для простачков сегодня охотно тиражируют.
— Дубина ты, сын! Не своим умом живёшь, а с оглядкой на жену! — свирепо выпалил старик, подхватил с пола растрёпанную газету и стремглав выскочил из комнаты.
«Грета здесь причём?» — не успел спросить Леонид Савёлович.
Грета стала его головной болью. Их познакомила, а точнее сказать, свела жена Судакова — Любовь Степановна, мягкая, добродушная
Было время, когда Трофимову изрядно поднадоело холостяцкое житьё. Оставшийся по наследству дом-развалюху он за копейки продал цыганам и переселился в заводское общежитие. Как начальнику сборочного цеха ему выделили отдельную комнатушку без удобств. Но занятый с утра до ночи на производстве Трофимов приходил в общежитие только отсыпаться. Питался в столовой, а во время авралов, когда горел план, всухомятку. Бутерброды и бутылка с молоком или кефиром, конечно, утоляли голод, но молодой, здоровый организм требовал более сытной пищи. Тарелка обыкновенных домашних русских щей и кусок жареного мяса с картошкой стали хорошей приманкой для холостяка. Не признаваясь себе, он стал чаще бывать на званых обедах у Судаковых.
Иван Петрович Судаков принадлежал к той породе русских мужиков, которые по натуре сызмальства были прижимистыми, но отчаянно хотели казаться щедрыми и широкими душой. Поэтому гостей в его доме потчевали на славу, но не званных среди них не было. Трофимов приглянулся Судакову давно. Сдержанный на язык молодой инженер отличался огромной работоспособностью и не просто знанием дела, а не в пример другим, желанием его совершенства. Правда, Ивана Петровича больше бы устраивали технические новшества, нежели организационные, требующие не только улучшения условий труда рабочих, но и условий материального вознаграждения за лучшую работу.
В глазах же Трофимова красный директор представлялся новым, выведенным именно социалистическим способом производства, видом собственника, который, не обладая ровным счётом ничем, фактически владел и правил всем заводом.
Однажды в лёгком подпитии, которое на глазок определялось несколькими рюмками водки и полубутылкой коньяку, Иван Петрович разоткровенничался:
— Думаешь, кто хозяин в стране? Руководящая и направляющая? — Судаков вытер губы и без того заляпанным жиром галстуком, снял его и бросил под стол. — Директорский и генеральский корпуса — вот, брат, реальная сила.
— Скажите! — подначил его Трофимов, сначала не очень заинтересованный в разговоре.
— А ты сам смекай, — Судаков даже подмигнул своему инженеру. — У них планов громадьё, а у меня реальные деньги. Они указания дают, где какие плакаты развесить, а я для рабочих посёлок строю. Они в собственных речах захлёбываются, а я школы, детсады, ясли содержу. Дороги асфальтирую, парки и скверы благоустраиваю. У меня лучшая в городе поликлиника. Собственную больницу скоро открою. Они думают,
— Ой, ли? — Трофимов вспомнил, как убеждал Судакова встать на сторону единомышленников Косыгина.
«Умеет, толстопузый, держать нос по ветру!» — без тени разочарования констатировал для себя главный инженер.
— Ты не ойкай, рабочих спроси, кого они больше уважают: меня или парторга? — Иван Петрович нагнулся над столом, насколько ему позволял огромный живот, приставил ладонь рупором к сальным губам и насмешливо зашептал: — Наш парторг, как Молотов, за идею и жену продаст. — И вдруг громко икнул. — Господи, прости, никак икается мужику.
— Разве Молотов жив?
— Конечно, жив! — аж подпрыгнул на стуле Судаков. — Пять лет назад, кажись, аккурат на первое мая у него жена померла. А он, старикашка, ещё хоть куда!
— Для меня это имя в глубине истории.
— Рановато, ты, братец, недавних принципалов хоронишь. Впрочем, вы — интеллигенты — никогда не понимали и не любили их. Хотя в одно место лизнуть не гнушались!
— Я себя к интеллигенции не отношу, — непроизвольно сознался Трофимов.
— И правильно делаешь, — засмеялся, затряс жирным телом Судаков. — Ленин называл русскую интеллигенцию не иначе, как говном!
— Чушь! Не мог такого Ленин сказать, потому что сам был интеллигентом, — искренне возмутился Леонид Савёлович, даже красными пятнами покрылся: хамоватого панибратства с вождями он не признавал.
— Ишь, как ловко! Поди разберись, кого ты защищаешь: Ленина или интеллигенцию? А я тебе пуще скажу, недавно вычитал у Аксакова: русская интеллигенция, уходя от ответственности, привыкла искать причины российской трагедии только вовне. Вечный озлобленный бунт! Борьба со своим бывшим Богом и в самом себе и вокруг себя!
«Ну, уж нет! — подумал Трофимов. — Аксакова, пан директор, ты сроду не читал. Как, впрочем, и других классиков. Да и зачем? Их книги тебе удачно заменяет энциклопедия афоризмов, которая всегда под рукой. Пересказывая мысли великих, сам мнишь себя ровней».
Но вслух сказал:
— Завидую, Иван Петрович, вашей начитанности. Когда только время находите!
— Меньше спать надо, — хмыкнул Судаков и снова подмигнул Трофимову: — Но спать лучше вдвоём. — И ничуть не смущаясь, добавил: — Женить тебя пора.
Очередное воскресное застолье проходило на казённой даче Судаковых. Кроме знакомых по работе — вечно всем недовольного заводского парторга Сапогова, профсоюзного подпевалы Шашкина и военпреда полковника Волкова — за столом на просторной террасе сидели начальник райотдела милиции, городской прокурор и ещё несколько тучных мужчин в белых сорочках при галстуках. Их расфуфыренные жёны осматривали сад.
Угощали раковым — из толчёных волжских раков — супом и шашлыками из осетрины. А перед ними, к водочке, мужской половине предлагался огромный лещ жареный с грибами и пироги с кашей и с налимьим плёсом.