Игра в расшибного

Масян Владимир Васильевич

— Ты мне грозишь? — красивое лицо Греты перекосилось от удивления и негодования. — Да знаешь ли ты, босяк, кому обязан своим назначением? Знаешь ли, что твоя карьера в моих руках. Стоит мне только пальцем пошевелить, как ты снова окажешься на своём вонючем заводе, и не факт, что главным инженером.

Грета металась по комнате, и Трофимову показалось, что она ищет, чем бы запустить в мужа. Тем не менее он повторил:

— Я сказал то, что должен был сказать. И не советую тебе переиначивать смысл моих слов. Не вневлешь предупреждению, горько пожалеешь.

Настойчивость Трофимова возымела действие: Грета сначала заперлась в своей

комнате, а чуть позже уехала к родителям. Леонид Савёлович не стал её останавливать.

А вечером к нему пожаловал Судаков.

— Что за дела, Леонид? От меня только что ушел Исаак Самуилович, — прямо с порога, заикаясь, начал частить Иван Петрович, и Трофимов понял, что тот в изрядном подпитии. — Майя Моисеевна вообще в обмороке валяется. Какого чёрта ты решил развестись с Гретой?

— С чего вы это взяли? У меня и в мыслях такого не было, — в свою очередь изумился Трофимов, пытаясь усадить незваного гостя в кресло. Судаков старательно пытался, но не мог уместиться. Пришлось предложить ему пересесть на диван.

Иван Петрович завалился на бок и тяжело дышал.

— Сердце? — предположил Трофимов.

— Давит, зараза! Плесни-ка коньячку что ли.

— Может, корвалолу накапать?

— Не смеши, секретарь! Не тебе лечить мою забубённую головушку. Ты лучше о своей глупой башке подумай.

Леонид Савёлович достал из буфета бутылку коньяка, потрогал хрустальные рюмки, потом увидел в глубине гранёные стаканы, посмотрел их на свет, дунул во внутрь и поставил перед Судаковым.

— Правильно мыслишь, — расцвёл в хмельной улыбке Иван Петрович. — Раз пошла такая пьянка — режь последний огурец!

— Сейчас я попрошу принести закуски.

— Оставь! Лучше скажи, в чём твои картавые прокололись с брилликами. Это, брат секретарь, оч-ч-чень серьёзно!

— Грета скупала их у какой-то шантропы.

Судаков, не отрывая стакана от губ, погрозил ему пальцем. А проглотив коньяк, выдохнул:

— У шантропы бриллианты не водятся. В таких делах нельзя обходиться без посредников. Подставлять себя глупо. — И не давая Трофимову возразить, развязно продолжил: — Камушками интересовались все и всегда. Правда, один усатый мог поставить за них к стенке. Остальные предпочитали, чтобы с ними делились или, как бы поделикатнее сказать, частично оставляли у себя на хранение.

— Эти игры не для меня.

— Тебя никто и не зовёт играть. У секретаря горкома партии Трофимова другое предназначение. Чтобы вовремя почувствовать конъюнктуру времени — тоже нужен талант.

«А он не так пьян, как мне показалось, — насторожился Леонид Савёлович. — С ним надо держать ухо востро».

— Не смотри на меня, секретарь, такими глазами. Или ты думаешь, что мы не заслужили сегодняшней жизни? Да, я, брат, с тридцать восьмого по сорок восьмой ходил в сапогах и армейской гимнастёрке перепоясанной ремнём. У меня был всего один костюм из чесучи жёлтопесочного цвета. Правда, — он хитро ухмыльнулся, — точь в точь, как у Ворошилова. — Он снова тяжело перевёл дух. — Разве мы о себе думали? Я в город не мог месяцами выехать из ворот завода. Я в разбомблённых цехах уже на третий день технику для фронта делал. Или я не заслужил?

— Все заслужили.

— Но каждому воздастся своё. Каждой собаке своя кость.

— И я для вас тоже щенок?

— Мы, — Судаков хотел постучать себя в грудь, но отяжелевшая рука не поднялась выше живота, — обеспечим взлёт твоей карьеры.

— Выходит,

вы изначально планировали сделать из меня марионетку? — Трофимов с ужасом почувствовал, как шевельнулись волосы на затылке. Он даже потрогал их враз ослабевшей рукой.

— Не подведи нас, Лёня! — еле прошлёпал губами Иван Петрович, прикрыл глаза и тут же громко захрапел.

«Ну, это мы ещё посмотрим, — немного придя в себя, решил Леонид Савёлович. — У них дрова рубят, а к нам щепа летит? Только и мы не пальцем деланы. Сыграем для видимости в поддавки, а на деле — в расшибного, и под чужую дудку свою песню споём».

Утром он попросил помощника принести личные дела коммунистов Судакова и Дёмина.

VII

Чёрная жутковатая мгла накрыла город. На мгновение порывы ветра стихли, и всё вокруг замерло, напряглось. Предчувствуя недоброе, прохожие спешили покинуть улицы, аварийно отключили контактные сети, и перестали звонить, остановились трамваи. Не шумели листвой тополя, спрятались под крыши голуби и воробьи.

— Вишь, ток оключили трамвайщики. Чёй-то будет!

Неосознанно, словно опасаясь остаться в одиночку, жители Котькиного дома сгрудились под навесом парадного крыльца.

— Хорошо, шкаф не выперли утресь во двор, — хорохорясь, визгливо прокричал Кузьмич, и все понимающе закивали головами, заулыбались, будто и впрямь вовремя сделали доброе дело.

Милка жалась к Котьке, тыкаясь лбом в подмышку:

— Как бы опять крыша не протекла. Забыла тазы подставить.

— Чего там крыша! — отмахнулся стоявший рядом Виктор Харитонович. — Вот у Якилича подвал обязательно затопит. Надо бы мешками с песком обложить, да иде там! Не успеем!

Харитоныч задел людей за живое. Загудели, заговорили разом:

— А есть мешки-то?

— В прошлый раз погутарили и забыли.

— Обещали ж отселить людей из подвалов.

— Подывытыся, люды добрые, вин бачив, як кого отсэляли? Ума нэ мав!

— Может, не будет дождя? Пронесёт?

— В одном месте тебя пронесёт!

— Тихо, братцы! Слышите?

Все разом притихли. И в самом деле, приближался, нарастал непонятный, но мощный гул. Казалось, что хмарь опустилась ещё ниже к земле. Стало темно, как в сумерки. Внезапно яркий разряд молнии осветил улицу мёртвым голубым светом. И вслед шарахнул такой гром, что люди невольно присели и втянули головы в плечи.

— Господи! Спаси нас грешных! — произнёс кто-то дрогнувшим голосочком.

Но всхлип его потонул в других громовых раскатах, которые посыпались из туч с таким треском, что стыла кровь в жилах. В яростно налетевшем вихре, шквале ослепительного огня и адского грохота люди не сразу поняли, что хлынул дождь.

Котька давно не помнил такого ливня. С неба падал сплошной поток воды, которая в считанные секунды превращалась на земле в бурные, неукротимые реки.

Улица Чапаева шла с понижением в сторону Волги, и этого достало, чтобы превратить её в горную стремнину, которая играючи выворачивала с корнем молодые деревца, опрокидывала бетонные урны и поднимала пласты асфальта. В пенистом водовороте кружились деревянные и картонные ящики, наталкивались друг на друга доски, палки, кули с мусором и прочая смытая потоком дребедень. Нечего было и думать, чтобы в такой момент перейти улицу. Грязная вода окатывала до плеч, задирала платья, утаскивала с ног обувь. Немудрено нерадивому упасть и захлебнуться!