Игрок
Шрифт:
Ви от гнева аж пятнами покрывается, а я подхватываю ее под локоть и тащу в прихожую. Да помаду отнять не забываю. Буду я еще уликами разбрасываться.
— Убери от меня руки, потаскун! — вопит.
— А в чем дело, малышка? По-моему, пять минут назад тебя мой опыт более чем устраивал. Кстати, ревность прибереги для уютных домашних посиделок со своим импотентом. И «абракадабра» тебе, чтобы дорогу сюда забыла поскорее. Захочешь секса в следующий раз — пойдешь в аптеку, купишь синеньких таблеток и подсыпешь женишку в еду.
— Я
— А то! Не очень весело, но хоть напомаженные подружки к кому попало в койку не прыгают.
Упоминание о ее «падении» становится последней каплей: блонди хватает в охапку куртку, шарф кое-как наматывает (отчего тот становится похож на удавку) и вылетает за дверь.
Не испытывая ни малейшего сожаления по поводу ее ухода, возвращаюсь в спальню и задаюсь, пожалуй, единственным разумным вопросом: за какое место меня дернул черт, когда я связался с этой мегерой?
Жен
Сегодня утром — еще до открытия центра отца — я была у Димы. Проходила очередное обследование. Дела у меня, кстати, неплохи. Думаю, учитывая тяжесть перенесенной операции, на большее и рассчитывать не стоило. Хотя, что врать, спешила я попасть на прием с утра пораньше не собственного здоровья ради.
Дело в отце. Как сердобольного (во всех смыслах) родственника меня в подробности не посвящали, и я… да-да, стянула карту, чтобы показать ее любезно подставившемуся Власову. Ради такого дела даже опоздала на его операцию, а теперь ловлю в коридорах. Боже, я уже чувствую себя его тенью — целый день по пятам таскаюсь, — и если до этого все вопросы были рабочими, то теперь у меня закончились оправдания.
Власов обнаруживается в комнате отдыха, в компании стаканчика кофе и какой-то булки. Отличная возможность, тем более что вокруг почти никого, но все же немного страшно: я всерьез планирую совершить акт самоубийства, отнимая у голодного и несчастного мужчины возможность поесть в тишине и спокойствии.
— Доктор Власов… — начинаю, запихивая подальше мысли о гуманизме и человеколюбии.
— Вы меня что, преследуете? — спрашивает он подозрительно.
— Не поверите, но — да.
— Что-то не так с пациентом? — настораживается тут же.
— Нет. То есть да.
— Так да или нет? — устало спрашивает Власов.
— Не с тем, о котором мы думаете. Ваш пациент в порядке. Я только что проверяла его. Просто… у меня к вам личная просьба.
— Доктор Елисеева, вы, видимо, любитель безлимитных тарифов!
— Я вас надолго не задержу, — как можно более кротко отвечаю. Сдается мне, еще одна колкость, и идти мне со своими опасениями лесом!
— И подождать это, конечно, не может?
— Сейчас вас или меня куда-нибудь вызовут, или Капранов на горизонте нарисуется, или еще кто-нибудь привяжется, а мне необходимо ваше врачебное мнение.
Прежде чем согласиться на кабальные условия, Власов смотрит на имя пациента; а затем — тяжелый вздох, кофе — в сторону, недоеденная сдоба — в урну.
Тем не менее, несмотря на воодушевляющее начало, Власов о состоянии отца мне не рассказывает. Он обещает почитать карту, а затем выставляет прочь, видимо, чтобы я не мельтешила перед глазами с грустным выражением на моське. Это означает мучиться ожиданием целый день.
Клянусь, я ждала терпеливо, не доставала, почти не пялилась выжидающе в коридорах, но рабочий день, что закономерно, закончился, а вердикта я так и не получила, поэтому караулю его около машины, намереваясь пытать, пока не услышу ответ на каждый из заданных вопросов.
До меня не сразу доходит, что мое поведение может быть расценено неоднозначно. Черт, мне бы конечно хотелось получить от него хоть какой-то ответ по поводу случившегося поцелуя, но даже если нет — я жду не этого. Ведь не этого? Пусть бы шел со своими тараканами подальше, мне нужно знать только одно — насколько сильно может травмировать отца новость о Григории. И сколько еще времени нам придется водить обидчика за нос, прежде чем угроза минует…
Вот только я, как дурочка, весь день ходила за Власовым по пятам. Даже шутила и смеялась — даром что на шею не вешалась. Пожалуй, на его месте я бы восприняла себя как глупую почитательницу и сбежала через черный ход на такси. Дьявол…
— Доктор Елисеева? А вы все еще здесь? — слышу.
О, выходит я дорефлексировалась до того, что пропустила появление объекта своего интереса…
— Слушайте, я не шутила, когда сказала, что мне нужно ваше врачебное мнение.
Он удивленно моргает.
— Какие уж тут шутки, — и протягивает мне карту.
— Знаете, от вас очень тяжело добиться ответа, — говорю мрачно. — Подкарауливать вас приходится, ждать, расспрашивать. Понимаю, это мне нужно, а не вам, но прятаться…
Внезапно Власов снимает машину с сигнализации. Он уехать собрался?
— Только не говорите, что вам нужно ехать! — возмущенно. — Послушайте, отец так медленно идет на поправку, а он нам очень нужен! Поймите, дело не только во мне, не в том, что я за него переживаю… — Боже мой, что я несу? Какая вообще Власову разница? Но замолчать уже не получается. — По крайней мере не только! Пожалуйста, скажите, когда он вернется к прежнему образу жизни? Ну хоть примерно!
— Он поправляется в нормальном темпе для человека его возраста и образа жизни. Дело именно в том, что вы за него переживаете. Садитесь в машину.
Но я его не слышу. Мне важно узнать цифру. Без них-то мы никуда — абсолютно беспомощны. Сначала было только два состояния: хорошо и плохо, — затем появились оценки по пятибалльной шкале, а взрослая жизнь и вовсе подчинена количеству ноликов на банковском счете. Цифры, диаграммы, процентные соотношения. Бизнес-планы с оценкой рисков. Система исчислений перекроила наше сознание настолько, что мы не в состоянии уже от нее абстрагироваться. Слов «все будет хорошо» недостаточно, в двадцать первом веке без вопроса «когда все уже станет хорошо?» просто не выжить.