Игрок
Шрифт:
Эти несколько ходов были как серия ударов в живот — в них содержалась вся яростная энергия, какую изредка демонстрировали лучшие из числа молодежи, но при этом упорядоченная, синхронизированная, направленная и высвобожденная, со стилем и дикой грацией, не доступными никакому новичку. При первом ходе Бермойя увидел, в чем может заключаться план противника. При следующем он проникся всем великолепием этого плана. После третьего он понял, что игра может затянуться до завтра, когда инопланетянин все же будет наконец побежден. Еще один ход, и Бермойя понял, что его собственная позиция вовсе не такая неуязвимая, как казалось… Еще два — и Бермойя увидел, что ему еще предстоит много работы, а потом стало ясно, что, возможно, все закончится в этот день.
Бермойя снова сам делал свои ходы, прибегая ко всем хитростям и стратагемам, освоенным за сто лет практики, — замаскированная фигура-наблюдатель, финт внутри финта с использованием атакующих фигур и карт, преждевременное использование элементов Доски становления, заболачивание территории с помощью комбинации Воды и Земли… но ничто не помогало.
Он встал перед самым перерывом, в конце дневной сессии, и посмотрел на инопланетянина. В зале царила тишина. Инопланетянин-самец стоял в центре доски, безразлично взирая на какую-то второстепенную фигуру и потирая волосы на лице. Вид у него был спокойный, безмятежный.
Бермойя оценил собственное положение. Он был разгромлен, ничего сделать теперь было не возможно. Положение непоправимо. Все вместе напоминало плохо подготовленное, изначально проигранное дело или на две трети испорченное оборудование — проще выкинуть, чем пытаться запустить.
Но Бермойя уже не мог пытаться что-то запустить сначала. Теперь его отвезут в больницу и выхолостят. Он потеряет принадлежность, делавшую его тем, чем он был, и ему никогда не позволят вернуть утраченное — никогда. Никогда.
Бермойя не слышал людей в зале. Он и не видел их, как не видел доски у себя под ногами. Видел он только самца-инопланетянина — тот стоял, высокий, насекомообразный, остролицый, угловатый, и скреб лицо длинным темным пальцем, под чуть выступающим ногтем которого кожа была светлее.
Почему он выглядит таким спокойным? Бермойя подавил желание закричать. Из его груди вырвался тяжелый вздох. Он подумал о том, какой близкой казалась победа еще утром, как он был воодушевлен тем, что не только отправится на Огненную планету для игры в финале, но и окажет немалую услугу Имперской канцелярии. Теперь он думал, что канцелярия, видимо, учитывала возможность такого поворота и хотела унизить его и уничтожить (по неизвестной ему причине — ведь он всегда был верноподданным и честным работником. Ошибка. Нет, это явно ошибка…).
«Но почему теперь? — подумал он. — Почему теперь?»
Почему именно в это время, почему именно так, на этой ставке? Почему они хотели, чтобы он сделал это, предложил эту ставку теперь, когда в нем было семя младенца? Почему?
Инопланетянин тер свое волосатое лицо, складывал трубочкой свои странные губы, внимательно разглядывая какое-то поле на доске. Бермойя на нетвердых ногах направился к нему, не замечая препятствий по пути, наступая на биотехи и другие фигуры, сминая насыпи.
Человек посмотрел на него, словно видел в первый раз. Бермойя замер. Он заглянул в глаза инопланетянина.
И не увидел ничего. Ни жалости, ни сострадания, ни тени доброты или раскаяния. Судья смотрел в эти глаза, и поначалу ему припомнилось выражение, виденное им порой в глазах преступников, когда их приговаривали к быстрой смерти. Это было выражение безразличия — не отчаяния, не ненависти, но чего-то более равнодушного и ужасающего, чем то и другое. Выражение смирения, прощания со всякой надеждой — флаг, поднятый душой, которой уже все равно.
И хотя в этот миг просветления Бермойя сперва вспомнил приговоренного к смерти преступника, судья тут же понял, что тут другое. А что именно — он не знал. И возможно, никто не мог узнать.
Но потом Бермойя догадался. И внезапно, впервые в жизни, он понял, что означало для осужденных заглянуть в его глаза.
Он упал. Сначала на колени, ударившись о доску, сметая возвышенности, потом — вперед, лицом вниз. Глаза его оказались вровень с доской и впервые увидели ее в таком ракурсе. Бермойя смежил веки.
К нему подошли судья с помощниками и мягко подняли, санитары пристегнули его, тихо рыдающего, к носилкам и понесли из здания к тюремной санитарной машине.
Пекил стоял как ошарашенный. Он не думал, что ему когда-нибудь доведется увидеть имперского судью в таком жалком виде. Да еще на глазах у инопланетянина! Пекилу пришлось бегом догонять высокого человека, который выходил из зала таким же быстрым шагом, каким пришел, не обращая внимания на свист и выкрики с галерей вокруг него. Они успели сесть в летательный аппарат до того, как их окружила пресса, и немедленно поспешили прочь.
Пекил вдруг понял, что за все время их пребывания в зале Гурдже не произнес ни слова.
Флер-Имсахо наблюдал за человеком. Машина ожидала более сильной реакции, но человек ничего не делал — только сидел перед экраном, просматривая все сыгранные им после прибытия партии. Говорить он не желал.
Теперь ему предстояло отправиться на Эхронедал в числе ста двадцати победителей одиночного четвертьфинала. Как это и было принято после жестоких физических опций, семья искалеченного теперь Бермойи подала от его имени в отставку. Не переставив ни одной фигуры на двух оставшихся больших досках, Гурдже выиграл матч и место на Огненной планете.
После игры против Бермойи оставалось около двадцати дней до отбытия императорского флота в двенадцатидневный вояж на Эхронедал. Гурдже пригласили провести несколько дней в имении Хамина, ректора правящего колледжа Кандсев и наставника императора. Флер-Имсахо советовал отвергнуть приглашение, но Гурдже принял его. Они должны были отправиться туда на следующий день — до острова во внутреннем море, где располагалось имение, было несколько сот километров.
Гурдже проявлял нездоровый и, на взгляд автономника, даже извращенный интерес к тому, что о нем говорили новостные и пресс-агентства. Он, казалось, наслаждался клеветой и оскорблениями, которые ушатами выплескивали на него после победы над Бермойей. Иногда он улыбался, читая или слушая то, что о нем говорят, особенно когда дикторы (с потрясением и трепетом) сообщали о том, что стараниями инопланетянина Гурдже проделали с Ло Принестом Бермойей — мягким, снисходительным судьей, имевшим пять жен и двух мужей, хотя и бездетным.