Игрок
Шрифт:
«И я мог бы ответить „нет“, — подумал Гурдже. — Я уже и без того сделал немало. Никто не сможет меня обвинить.
Так почему не отказаться? Почему не согласиться с тем, что они в этом сильнее меня? Зачем доставлять себе столько беспокойств и мучений? Пусть даже только психологических, хотя, возможно, и физических? Ты уже доказал все, что от тебя требовалось, все, что хотел, больше, чем от тебя ожидалось.
Сдайся. Не будь идиотом. Ты ведь не герой. Тут должен быть трезвый игровой расчет — ты уже выиграл в жизни все, что тебе было нужно. Отступи, покажи им, что ты думаешь об их идиотской физической
Но он не собирался делать этого. Он спокойно посмотрел в глаза верховника и понял, что продолжит игру. Он подумал, что слегка сошел с ума, но отступать не собирался. Он возьмет за холку эту легендарную игру маньяков, запрыгнет на нее, объездит ее. Интересно, сколько он сможет продержаться на спине этого зверя, прежде чем тот сбросит его и сожрет.
— Готов, — сказал он, и его зрачки расширились.
— Насколько я понимаю, вы принадлежите к мужскому полу.
— Да, — ответил Гурдже, чувствуя, как потеют ладони.
— Моя ставка — кастрация. Удаление мужского члена и яичек против верховнианского холощения. Это касается данной игры на Доске начал. Вы принимаете эти условия?
— Я…
Гурдже сглотнул было слюну, но во рту стояла сушь. Вот ведь нелепица — он не подвергался серьезной опасности. Его спасет «Фактор», либо он пройдет через это. Боли он не почувствует, а гениталии — одна из самых быстро восстанавливаемых частей тела… И все же ему показалось, что помещение перед ним накренилось и приняло другой вид, мысленным взором он увидел тошнотворную красноватую жидкость, которая медленно сочилась, сворачивалась, булькала…
— Да! — выпалил он, выдавливая из себя это слово. — Да, — сказал он судье.
Два верховника, поклонившись, удалились.
— Если хотите, можно сразу же вызвать корабль, — сказал Флер-Имсахо.
Гурдже не отводил глаз от экрана. Он и в самом деле собирался вызвать «Фактор сдерживания», но хотел обсудить свою довольно неважную позицию, а не взывать о спасении. Он проигнорировал автономника.
Сейчас была ночь, а день прошел для него плохо. Бермойя играл блестяще, и новостные передачи были полны известий об их игре. Ее провозглашали классической, и теперь Гурдже (вместе с Бермойей) опять стал лидером по числу упоминаний в новостях. Вместе с Никозаром, который по-прежнему громил соперников, хотя это и считалось большим достижением.
Пекил, все еще носивший руку на перевязи, после вечерних игр подошел к Гурдже с подавленным, почти подобострастным видом и сказал, что модуль до окончания игры взят под специальную охрану. Пекил не сомневался в порядочности Гурдже, но участники физических ставок всегда брались под усиленную охрану. В случае с Гурдже был задействован высокоатмосферный антигравитационный крейсер из эскадрильи, которая постоянно патрулировала околопланетное пространство над Гроазначеком. Модулю не будет позволено покидать его стоянку на крыше отеля.
Гурдже спрашивал себя, что теперь чувствует Бермойя. Он обратил внимание, что верховник, намереваясь сделать физическую ставку, употребил глагол «должен». Гурдже проникся уважением к его стилю игры, а следовательно — и к самому Бермойе. Он сомневался, что судья настолько сильно хотел прибегнуть к этой опции, но ситуация становилась угрожающей для империи. Предполагалось, что он, Гурдже, к этому этапу будет уже побит, и вся стратегия раздувания мнимой угрозы с его стороны основывалась на этом допущении. Затея, изначально считавшаяся выигрышной, превращалась в небольшую катастрофу. Ходили слухи, что в Имперской канцелярии из-за этого уже покатились головы. Бермойя, видимо, получил четкие указания: Гурдже надо остановить.
Гурдже выяснил, что угрожает судье в том маловероятном случае, если проиграет не инопланетянин Гурдже, а сам судья. Верховнианское холощение означало полное и бесповоротное удаление реверсируемой вагины и яичников. Размышляя над этим, представляя себе, что будет сделано с уравновешенным, величественным судьей, Гурдже понял, что не до конца взвесил все последствия физической опции. Даже если он выиграет, как можно позволить такое издевательство над другим? Если Бермойя проиграет, то для него это станет концом карьеры, семейной жизни, всего. Империя не позволяла регенерации или замены утраченных в ходе игры частей тела: проигрыш судьи будет окончательным и, возможно, роковым. В таких случаях проигравшие нередко совершали самоубийство. Может, будет даже лучше, если Гурдже проиграет.
Беда в том, что он не хотел проигрывать. Он не испытывал к Бермойе враждебных чувств, но отчаянно хотел выиграть эту игру, и следующую, и ту, которая будет потом. Играя в азад в дружественной к себе обстановке, он не понимал, насколько затягивает эта игра. Хотя формально азад оставался тем же, что и на «Факторе», чувства, которые Гурдже испытывал по отношению к нему, играя там, где в азад только и необходимо было играть, меняли все. Теперь Гурдже понимал, нет, знал, почему империя выжила благодаря игре. Просто сам азад порождал это ненасытное желание: больше побед, больше власти, больше территории, больше влияния…
В тот вечер Флер-Имсахо оставался в модуле. Гурдже вышел на связь с кораблем и обсудил свою безнадежную позицию. Корабль, как и всегда, видел несколько невероятных выходов из положения, но эти выходы уже видел и сам Гурдже. Однако признать наличие выходов — это одно, а реализовать их на доске в ходе игры — совсем другое. Так что помощь корабля оказалась здесь минимальной.
Гурдже прекратил анализ игры и спросил у «Фактора», что можно сделать для изменения ставки, которую сделали они с Бермойей, если случится маловероятное и он, Гурдже, выиграет, а предстать перед хирургом придется судье. Ответ был — ничего. Ставки сделаны, предпринять ничего нельзя. Никто из них был не в силах ничего изменить — следовало доиграть до конца. Если оба откажутся от игры, то обоим придется понести наказание, определенное ставкой.
— Жерно Гурдже, — неуверенно сказал корабль. — Мне нужно знать, что вы хотите от меня, если дела завтра пойдут плохо.
Гурдже опустил глаза. Он ждал этого вопроса.
— Вы спрашиваете, хочу ли я, чтобы вы явились сюда и вытащили меня отсюда, или же я намереваюсь пройти все до конца в расчете, что вы подберете меня потом с обрубком между ног, и буду дожидаться, когда все отрастет? Но, конечно же, при этом не должны пострадать добрые отношения между Культурой и империей.