Игрок
Шрифт:
Так или иначе, его затопил горько-сладкий поток эмоций — новых и старых, но усиленных: страх перед риском и возможным поражением; радость из-за правильно сделанных ставок и мудро выбранной стратегии; боязнь обнаружить в своей позиции слабость, которая может привести к поражению; облегчение от того, что никто вовремя не заметил слабости и есть время заделать брешь; прилив яростной, восторженной радости при виде такой же слабости в позиции другого и ни с чем не сравнимое торжество победы.
А еще — добавочное удовлетворение от сознания того, что он выступает гораздо лучше, чем кто-либо предполагал. Все их прогнозы (Культуры, империи, корабля, автономника) оказались ошибочными; неприступные на вид укрепления пали перед его натиском. Он превзошел даже свои собственные ожидания, и если что-то беспокоило его, так это опасение, что какой-нибудь механизм подсознания позволит ему немного расслабиться — теперь, когда он так многого добился, прошел такой путь, нанес поражение стольким противникам. Он не хотел, чтобы это случилось, он хотел продолжать, он наслаждался всем этим. Он хотел оценить себя с помощью этой бесконечно разнообразной, безмерно требовательной игры и боялся, что какая-нибудь слабая, боязливая часть его «я» подведет. Боялся он и того, что империя избавится от него нечестным способом. Но это было далеко не все. У него появилось бесшабашное чувство неуязвимости: пусть-ка они попытаются убить меня!.. Только не дать им дисквалифицировать его с помощью какой-нибудь формальной зацепки. Это было бы больно.
Но был и другой способ остановить его. Гурдже знал, что в одиночной игре можно прибегнуть к физической опции. Вот как они могут рассуждать: культурианец не примет такую ставку, он испугается. А если все же он примет предложение и продолжит борьбу, то его парализует страх перед возможным исходом, этот страх подточит его изнутри и приведет к поражению.
Он обговорил это с кораблем. «Фактор» проконсультировался с «Негодником» (тот был на расстоянии в десятки тысячелетий, в Большой туманности) и после этого смог дать ему гарантии выживания. Старый боевой корабль останется за границами империи, но с началом игры наберет максимально возможную скорость и будет двигаться по минимальному радиусу. Если Гурдже вынудят принять физическую опцию и он проиграет, «Фактор» на полной скорости устремится к Эа. Корабль совершенно точно сумеет избежать столкновений с имперскими силами, добраться за несколько часов до Эа и при помощи тяжелого перемещателя забрать Гурдже и Флер-Имсахо с планеты, даже не замедляясь.
— Это что такое? — Гурдже недоуменно посмотрел на крохотный шарик, извлеченный откуда-то Флер-Имсахо.
— Маяк и односторонний коммуникатор, — сообщил ему автономник, уронив шарик в ладонь Гурдже, где тот, описав круг, остановился. — Положите его под язык — он имплантируется, и вы даже не будете его чувствовать. Корабль станет наводиться на него, если не сможет найти вас другим способом. Когда вы почувствуете резкую боль под языком — четыре укола за две секунды, — у вас останутся две секунды, чтобы принять позу зародыша, прежде чем все в радиусе трех четвертей метра от этого шарика будет затянуто на борт корабля. Так что придется спрятать голову между колен и не раскидывать руки.
Гурдже посмотрел на шарик диаметром около двух миллиметров.
— Вы серьезно, автономник?
— Абсолютно. Корабль, вероятно, будет идти на форсированной тяге — возможно, со скоростью от одного до двадцати килолет. Поэтому даже его тяжелый перемещатель будет находиться в зоне действия только в течение пятой доли миллисекунды, и нам понадобится вся возможная помощь. Вы ставите меня и себя в очень сомнительное положение, Гурдже. Знайте, что меня это совсем не радует.
— Не беспокойтесь, автономник. Я ни в коем случае не позволю распространить физическую ставку на вас.
— Нет, я говорю о возможности перемещения. Это рискованно. Меня об этом не предупредили. Поля перемещения в гиперпространстве — явления исключительные, подверженные принципу неопределенности…
— Да, может кончиться тем, что вас затянет в другое измерение или…
— Или, что более вероятно, расплющит о какой-нибудь угол этого.
— И как часто такое случается?
— Приблизительно один раз на восемьдесят три миллиона перемещений, но это не…
— Это все же гораздо меньше того риска, которому вы подвергаетесь в автомобилях или самолетах этой шайки. Да побудьте вы хоть немного сорвиголовой, Флер-Имсахо, — рискните.
— Вам хорошо говорить, но даже если…
Гурдже позволил машине болтать сколько угодно.
Он пойдет на этот риск. Корабль, если придется выручать их, потратит несколько часов на приближение к планете, но смертельные ставки никогда не приводились в исполнение раньше следующего утра, а Гурдже мог легко отключить болевые ощущения, связанные с любыми пытками. Пусть даже случится худшее, — на «Факторе» есть все нужные медикаменты, чтобы полностью поставить его на ноги.
Гурдже сунул шарик под язык и несколько секунд чувствовал онемение, которое тут же прошло, словно растворилось. Шарик, однако, прощупывался в ткани основания рта.
Он проснулся утром первого дня нового тура, испытывая чуть ли не сексуальное возбуждение.
Новое место. На этот раз игра шла в конференц-центре неподалеку от порта, где они приземлились в день прибытия. Здесь ему противостоял Ло Принест Бермойя, судья верховного суда Эа и один из наиболее впечатляющих верховников, с какими сталкивался Гурдже. Он был высок, сед и двигался с грацией, которая показалась Гурдже до странности, даже тревожно знакомой, и поначалу он даже не мог объяснить почему. Потом он понял, что у пожилого судьи была походка культурианца — в движениях чувствовалась неторопливая легкость, которую Гурдже в последнее время перестал принимать как должное и потому увидел, можно сказать, словно впервые.
Бермойя в малых играх сидел между ходами, почти замерев, не отрывая глаз от доски, и двигался, лишь когда наступала его очередь. Его карточные ходы были так же точны и обдуманны, и Гурдже обнаружил, что в ответ ведет себя прямо противоположно — начинает нервничать, дергается. Он противодействовал этому, выделяя гормоны, сознательно успокаивая себя, и за семь дней малых игр постепенно подладился под неторопливый, размеренный стиль верховника. После подведения итогов судья немного опережал его. Ни о каких физических ставках речь не шла.
Они стали играть на Доске начал, и сперва Гурдже подумал было, что империя решила положиться на несомненное мастерство Бермойи… но не прошло и часа игры, как седоволосый верховник поднял руку, призывая судью.
Вместе они подошли к Гурдже и стали у одного угла доски. Бермойя поклонился.
— Жерноу Гурджей, — сказал он низким голосом, и Гурдже показалось, что в каждом басовитом слоге звучала непререкаемая властность. — Я должен просить вас принять телесную ставку. Готовы ли вы рассмотреть это предложение?
Гурдже заглянул в большие спокойные глаза, почувствовал, что не выдерживает этого взгляда, и опустил голову. На миг в его сознании мелькнула девушка на балу. Он снова взглянул на судью — и снова увидел перед собой это непреклонное выражение мудрых и знающих глаз.
Перед Гурдже был человек, который приговаривал своих соплеменников к казни, обезображиванию, боли, заключению; верховник, который не раз прибегал к пыткам и увечьям, который своей властью мог применить их и даже смертную казнь во имя сохранения империи и ее ценностей.