Игрок
Шрифт:
— Ш-ш-ш, — предупредил автономник, когда Гурдже собрался было заговорить. — Это один из тех бродяг, о которых говорил Пекил. Один из тех, кого согнали с земли. Он отчасти пахнет перегаром, а отчасти самим собой.
И только теперь до носа Гурдже дошла вонь, поднимавшаяся от спящего азадианца. Гурдже чуть не вырвало.
— Оставьте его, — сказал Флер-Имсахо.
Они вышли из проулка. Гурдже перешагнул через двух других спящих. Улица, на которой они оказались, была погружена в полумрак, и на ней сильно пахло — видимо, пищей, решил Гурдже. По улице шли несколько человек.
— Ссутультесь немного, —
Гурдже сделал, как ему велели.
Он шел по улице под тусклым мерцающим светом редких одноцветных уличных фонарей. Еще одна груда тряпья у стены — видимо, очередной пьяница. Между ног верховника была лужа крови; еще одна темная, засохшая струя тянулась от головы. Гурдже остановился.
— Не стоит, — послышался тихий голос. — Он умирает. Наверно, подрался с кем-то. Полиция сюда заглядывает нечасто. А уж врачей тут вообще не вызывают. Видимо, его ограбили, так что им пришлось бы платить за лечение самим.
Гурдже оглянулся, но поблизости никого не было. Веки верховника чуть дрогнули, словно он пытался их поднять.
Потом дрожь прекратилась.
— Ну, вот и все, — тихо сказал Флер-Имсахо. Гурдже пошел дальше. Откуда-то с верхних этажей мрачного дома на дальнем конце улицы до него донеслись крики.
— Верховник лупит свою женщину. Знаете, здесь тысячелетиями считали, что женщины не оказывают никакого влияния на наследственность вынашиваемых ими детей. Но вот уже пятьсот лет им известно, что все наоборот. Вирус, аналог ДНК, изменяет гены женщины, в которую он проник. Тем не менее по закону женщина считается просто собственностью. Если верховник убьет женщину, то получит всего год каторги. Если женщина убьет верховника, ее будут медленно замучивать до смерти несколько дней. Смерть под воздействием химикатов считается одной из самых страшных. Не останавливайтесь.
В этом месте улицу пересекала другая, более оживленная. На углу стоял азадианец и кричал что-то на диалекте, незнакомом Гурдже.
— Он продает билеты на казнь, — сказал автономник. Гурдже поднял брови, чуть повернул голову.
— Я серьезно.
И однако Гурдже недоверчиво покачал головой.
Посреди улицы стояла толпа людей. Транспорт (примерно половина — автомобили, остальные — рикши) был вынужден объезжать ее. Гурдже подошел, думая, что благодаря высокому росту все увидит, но обнаружил, что люди расступаются перед ним, пропускают его ближе к центру толпы.
Несколько молодых верховников били старика-мужчину, лежащего на земле. На верховниках была какая-то странная форма, хотя Гурдже и догадался, что форма эта неофициальная. Они пинали старика с холодной яростью, словно это избиение было неким выступлением в конкурсе номеров боли и оценку им ставили не только за грубое мучительство и травмы, но и за артистизм.
— Если вы думаете, что это постановка, — прошептал Флер-Имсахо, — то ошибаетесь. И люди эти ничего не платят за зрелище. Старика действительно бьют, может, просто ради удовольствия, а люди предпочитают смотреть, а не вмешиваться.
Слушая автономника, Гурдже понял, что понемногу оказался в центре толпы. Два молодых верховника посмотрели на него.
Гурдже отстраненно подумал: что будет теперь? Два верховника закричали на него, потом повернулись и стали указывать на него другим. Их было шестеро. Все они стояли, не обращая внимания на стонущего старика позади них, и внимательно смотрели на Гурдже. Один из них, самый высокий, отвязал что-то от своих узких штанов с металлическими нашлепками и извлек оттуда полудряблую вагину в вывернутом положении. Широко улыбнувшись, он сначала протянул вагину Гурдже, потом повернулся и помахал ею перед толпой.
Ничего больше. Молодые одинаково одетые верховники некоторое время улыбались, глядя на собравшихся, а потом просто пошли прочь. Каждый, словно ненароком, наступил на голову скрюченному старику, лежащему на земле.
Толпа стала расходиться. Старик, весь в крови, валялся на дороге. Из разорванного рукава его куртки торчал серебристо-серый обломок кости, а вокруг головы на мостовой валялись выбитые зубы. Одна нога была странно вывернута — стопой наружу.
Старик застонал. Гурдже бросился вперед, склоняясь над ним.
— Не касайтесь его!
Гурдже наткнулся на голос автономника, как на каменную стену.
— Если кто-нибудь из этих людей увидит ваши руки или лицо — вы покойник. У вас другой цвет, Гурдже. Послушайте меня. По мере истощения генов каждый год все еще рождаются несколько сот темнокожих детей. По закону их следует удушить, а тела за вознаграждение доставить в Евгенический совет, но кое-кто все же рискует головой и воспитывает таких детей, выбеливая им кожу по мере взросления. Если кто-нибудь решит, что вы — один из них, да еще в плаще ученика, с вас живьем сдерут кожу.
Гурдже отошел от старика, опустил голову и побрел дальше по дороге.
Автономник указал ему на проституток — в основном женщин, которые отдавались верховникам за плату: на несколько минут, несколько часов или на всю ночь. Опять пошли темные улицы; автономник рассказывал, что в некоторых районах города есть верховники, которые потеряли конечности, но не могут себе позволить прививку рук или ног, ампутированных у преступников. Эти верховники продают свои тела мужчинам.
Гурдже видел много калек, сидевших на углах улиц. Они продавали всякие безделушки, играли на скрипучих, визгливых инструментах или просто побирались. Некоторые были слепыми, другие — безрукими, третьи — безногими. Гурдже смотрел на этих инвалидов, и у него кружилась голова. Ему казалось, что грязная улица под ним дыбится и накреняется. На несколько мгновений ему представилось, будто город, планета, вся империя вращаются вокруг него, став безумным вихрем чудовищ, явившихся из ночных кошмаров, созвездием страдания и боли, сатанинской пляской агонии и уродства.
Они шли мимо кричащих витрин с выставленным в них ярким, цветастым хламом, мимо аптек и винных магазинов, мимо лавок, где продавались религиозные принадлежности, книги, артефакты и всякая всячина, мимо киосков, предлагавших билеты на казни, ампутации, пытки и постановочные изнасилования (в основном из-за проигранных партий в азад), мимо лотков с лотерейными билетами, рекламками борделей и непатентованными лекарствами. По улице проехал автомобиль, набитый полицейскими, — ночной патруль. Некоторые из лоточников бросились в темные переулки, в нескольких киосках резко опустились ставни, но стоило машине уехать, как ставни снова поднялись.