Игры для мужчин среднего возраста
Шрифт:
— А чего ж тогда ты тем двоим помогаешь? Вон меня уже подключил. И наверное, не одного меня? — спросил Док.
— Потому что они — больные, — отрезал Ефим. — Но если вылечим, будем учить их удить рыбу, а не кидать им куски со стола.
Моя Танечка сразу заинтересовалась больными детьми, и Ефим — видно было, что без всякого желания, — начал рассказывать о них.
Объявления с просьбой о помощи они брали как раз в тех фондах, которые он так не любит. Хотели взять одного — мальчишку восьми лет с саркомой ноги. Но потом встретили пронзительное письмо
Ефим не смог отказаться и согласился шефствовать над двумя.
— Вы им много помогаете? — спросила Татьяна.
— Конечно, нет, — раздраженно ответил Береславский. — Для нас же их беда — не главное дело жизни.
Но было видно, что переживает. Не главное, но, видно, и не последнее.
— Я проконсультировался с медиками, — после паузы продолжил он. — По мальчику они сказали — пятьдесят на пятьдесят. А про девочку — плохо сказали.
Эта девочка — с больной шейкой — меня очень задела, и мы решили — пусть под конец жизни, но хоть что-то приятное у нее будет.
Тут ведь еще одна вещь. Не слишком состоятельные родители продают буквально все, чтобы спасти детей. Даже если знают, что спасти не удастся. Вот мы и подумали, что если покупать девочке красивое платье или игрушки — то, на что у мамы с папой точно не хватит средств, — это точно доставит ей радость. Хотя кое-что очень глупо делали.
— Что именно? — спросил я.
— Ну, например, подарили Аленке набор «Юный парикмахер». А она — после химиотерапии.
— И что? — Я не понял связи.
— Лысая, — коротко объяснил Док.
— Но это не главное, — продолжил печальный рассказ Береславский. — Главное — полная беспомощность перед этой гадостью. Аж до тошноты. Врачи хоть делом заняты. А мы только трясемся от страха. Вот от этого бессилия и страха и решили действовать по всем фронтам сразу.
— Это как? — уточнил я.
Про подарки — понятно. Вроде как последняя радость. А как действовать не врачам против болезни?
— Ну, я и моя сотрудница, Марина, заказали молитвы везде, где молятся, — неохотно объяснил Береславский. — В церкви, в мечети, в синагоге. Я сам стал молиться за нее, — неожиданно, похоже, даже для самого себя, сознался он. — И иногда случались не совсем обычные вещи.
— Какие? — Таня смотрела на нашего Ефима тоже как-то необычно. Я даже заревновал.
— На Валааме мы с Мариной были на экскурсии. Там есть икона, про которую говорят, что она помогает онкологическим больным.
Мы дошли до настоятеля, он разрешил послушнику набрать немного лампадного масла.
Потом пошли к иконе. Послушник сказал: давайте пузырек. А откуда у нас пузырек? Выбежали наружу, хотели купить минералки и вылить воду — все уже закрыто. Поспрашивали у людей — ни у кого нет. А наш пароход через пять минут отчалит.
Тут Ефим снова замолчал из-за какой-то дорожной ситуации.
— Ну и чем кончилось? — Даже Дока захватило.
— У самого входа в храм нашли бутылочку. На скамейке стояла. Маленькая, чистая. Рядом — крышечка. Но мы же только что шли мимо. И точно видели, что раньше ее там не было.
Несколько минут в машине было тихо.
— А потом? — наконец спросила Татьяна.
— Потом Аленка чуть не умерла от высокодозной химиотерапии, — вздохнул Ефим. — Мы как раз на горных лыжах катались, когда она в реанимации лежала.
— Неуместное соображение, — пробурчал Док. — Я тогда что, вообще всю жизнь в трауре ходить должен?
— А… сейчас как? — Теперь и Татьяна боялась узнать конец истории.
— Сейчас у девочки вроде неплохо, тьфу-тьфу, — сказал Ефим. — Когда уезжал, костная ткань начала нарастать, ей даже сняли шейный этот корсетик, и волосики уже отросли. И без повязки на лице ходила. Теперь говорят, шансы есть.
— Сколько прошло с начала заболевания? — спросил Док.
— Год.
— Вполне может справиться. Чем дольше живет, тем больше шансов. У детей вообще шансов больше. И химия им лучше помогает, чем взрослым. Правда, могут и наоборот — мгновенно сгореть. Кстати, как у мальчика дела?
— Хреново дела у мальчика, — вздохнул Береславский. — Рецидив. Когда уезжали — снова положили на облучение.
В машине повисла тяжелая тишина.
— Но ты мне не ответил, Ефим! — нарушил ее Док. — Так чем плохо, что вы помогли детям? Независимо от результата лечения.
— А я не говорю, что помогать — плохо, — негромко ответил Береславский. — Я говорю, что мне многое здесь самому непонятно. С бездельниками как раз все просто: дать удочку и объяснить, какая рыба съедобна. Кто не поймет — их проблема, все равно всю Африку не прокормишь и в Европу не переселишь. А вот с Аленками такими как быть — не знаю.
— А какие варианты? — не поняла Татьяна.
— А такие, что мы привыкли к ней. Переживаем все и за нее, и за Данилку. Не так, конечно, как родители. Но и не как чужие.
— Ну и что в этом плохого? — опять переспросила Смагина.
— Плохого — ничего. Непонятного — много. Вот Док же объяснил мне, что опухоли — это инструмент естественного отбора. Получается, мы с врачами и родителями боролись с эволюцией? Ну и как к этому относиться — нам, врачам, родителям? И еще одна вещь присутствует. Мы выбирали из сотни объявлений. Выбрали два. На каком основании? Кто нам дал такое право выбора?
— Не понимаю я тебя, — тихо сказал Док.
— Ну, значит, пора сменить тему, — подытожил Ефим.
Дописываю уже по приезде в Красноярск. Перегон был длинный, ребята сказали — самый длинный по всей трассе. Мы раз двадцать пересекли «железку» и бессчетное количество раз в облаках пыли форсировали куски дороги со щебенкой, а то и без нее.
Я должен был во все глаза смотреть вокруг: ведь где-то неподалеку наверняка ехали голубой «Лого» с очень неприятным мужчиной и темный «Опель» с парочкой убийц, с которыми я познакомился в Омске.