Игры Немезиды
Шрифт:
Хоть в трещине — но живет. Приспособилась, а не умерла.
Амос снова сглотнул, поморщился от боли. Услышав гудок ручного терминала, он поднял взгляд на табло расписания, занимавшего половину обзора в зале. Яркие желтые буквы на черном фоне — разборчивость здесь важнее красоты. Дальний рейс на Луну подтвержден, вылет через три часа. Амос постучал по экранчику терминала, сообщая автоматической системе, что будет на борту, и стал искать, как убить время.
У выхода оказался бар, так что долго искать не пришлось.
Не желая напиваться,
Бар не баловал играми и развлечениями, поэтому Амос сосредоточился на стакане, бармене и следующей порции пива. Ком в горле рос с каждым глотком. Амос не обращал внимания. Остальные посетители вели себя тихо: уставились в ручные терминалы или перешептывались, собравшись небольшими компаниями. Все чего–то ждали, куда–то собирались. Этот порт был для них не целью, а только шагом на пути куда–то — прошел и забыл.
Лидия умерла.
Он двадцать лет думал о ней. Отчасти, конечно, из–за тату с ее лицом, набитого у него против сердца. Стоило, сняв рубашку, посмотреться в зеркало, чтобы вспомнить. И каждый раз, когда приходилось делать выбор, тихий голос спрашивал его, чего бы хотела Лидия. Получив сообщение от Эрика, он сообразил, что двадцать лет не виделся и не говорил с ней. Значит, она была двадцатью годами старше, чем тогда, когда он ушел. Сколько же всего? Ему помнилась седина в ее волосах, морщины у глаз и у губ. Старше его, пятнадцатилетнего. Тогда старше были почти все.
А теперь она умерла.
Наверное, женщина двадцатью годами старше той, которую он помнил, могла умереть своей смертью. Вероятно, она умерла в больнице или в своей теплой и удобной постели в окружении друзей. Может, у нее в ногах даже спала кошка. Амос надеялся, что все так и было. Потому что если окажется, что нет — что кто–то стал причиной ее смерти, — Амос убьет всех, причастных к этому хоть косвенно. Он так и этак крутил в голове мысль о мести и ждал, не остановит ли его Лидия. Новый глоток пива обжег горло. А ведь он так надеялся, что не разболеется…
«Ты не заболел, — прозвучал у него в голове голос Лидии. — Ты грустишь. Горюешь. Этот ком в горле, пустота в груди… И то, что в желудке сосет, сколько бы ты ни заливал в него пива. Это горе».
— Хм, — вслух сказал Амос.
— Что–то нужно, приятель? — с профессиональным равнодушием поинтересовался бармен.
— Еще один. — Амос указал на свой полупустой стакан.
«Ты не умеешь справляться с горем», — произнес другой голос. На сей раз Холдена. Он был прав. Вот почему Амос доверял капитану. Если тот что–то говорил, значит, так и думал. Не приходилось разбираться, гадать, что он имеет в виду. Если капитан и напортачит, то с добрыми намерениями. Амос прежде не встречал таких людей.
Единственным сильным чувством, знакомым Амосу, сколько он себя помнил, был гнев. Он всегда легко появлялся,
«Этот парень Лидию не убивал», — сказал голос Холдена.
«Но кто–то другой мог убить, — мысленно ответил Амос, — и я должен это проверить».
— Надо выводить наличку, амиго, — обратился Амос к бармену, взмахнув ручным терминалом. И указал на астера. — Поставь этому парню два за мой счет.
Мужчина нахмурился, заподозрив оскорбление, но не нашел такового и сказал:
— Спасибо, брат.
— Не за что, германо. Спокойного рейса.
— Са–са, — отозвался астер, допивая пиво и принимаясь за следующий стакан, оплаченный Амосом. — Тебе того же, сабе дуй?
Амос скучал по койке «Роси».
Дальний транспорт назывался «Певчей пташкой», но от птицы в нем были только белые буквы на борту. Снаружи он выглядел гигантским мусорным бачком с конусом дюз на одном конце и крошечной кабиной управления на другом. Изнутри он выглядел так, как и должен выглядеть мусорный бачок, разделенный на двенадцать отсеков по пятьдесят человек на каждой палубе. Приватность обеспечивали только шторки на душевых кабинах, а в гальюны люди решались зайти, только когда рядом мелькала униформа кого–нибудь из корабельной команды.
«Ага, — подумал Амос, — тюремные правила».
Он выбрал себе койку — обычный амортизатор с маленьким ящиком внизу и крошечным игровым экраном на переборке напротив — как можно дальше от гальюна и столовой. И старался не заходить в людные места. В соседи ему попались семья из трех человек и с четвертой стороны — дряхлая старуха.
Бабка весь рейс глотала маленькие белые таблеточки, днями пялилась в потолок, а по ночам потела от бредовых сновидений. Амос ей представился. Она предложила ему таблетки. Он отказался. На том их общение и закончилось.
Семья была гораздо приятнее. Двое мужчин лет по тридцать и их семилетняя дочь. Мужчина по имени Рико работал инженером–строителем. Второй, Цзянь–го, вел дом и сидел с ребенком. Девочку звали Венди. Когда Амос занял койку, она взглянула на него недоверчиво, но Амос улыбнулся, пожал всем руки и купил девочке в автомате у столовой брикетик мороженого, после чего вел себя как следует. Он знал, как выглядят мужчины, слишком интересующиеся детьми, и не допускал, чтобы его приняли за такого.
Рико получил освободившееся место на орбитальной верфи Буша.