Игры Немезиды
Шрифт:
Алекс с Амосом и Бобби ушли. Отправились на поиски пива и еды. Своей еды. Пиццы, фалафеля или сашими. Земной еды. Хорошей дробленки на Луне не достать, а если и достать, то не в тех заведениях, куда они пойдут. Наоми немного жалела, что ей не хватило сил пойти с компанией. И немного жалела, что Джим остался с ней, а не ушел. И отчасти готова была расплакаться от восторга, что она здесь, сбежала, все кончилось. Собственная душа представлялась Наоми горстью кувыркающихся игральных костей — что выпадет, то и определит остаток ее жизни.
— Я к тому, что… Кларисса Мао, — продолжал Джим. — Как это в голову могло прийти?
— Амос не боится монстров, — напомнила она.
В словах была горечь, но не только. Или нет, не горечь. Как все сложно…
— Она в ответе за смерть множества людей, — горячился Джим. — Она взорвала «Сунг–Ан». Прикончила четверть его команды. А тот труп, что она таскала в ящике для инструментов… Ты не забыла?
— Помню.
— Тот парень был ей другом. Она не безликих врагов убивала. Убивала, глядя прямо в глаза знакомым людям. Людям, которые ей нравились. Как от такого перейти к «знаю, но давайте возьмем ее в команду»?
Наоми понимала, что надо его остановить. Джим говорил не о ней, и не об «Августине Гамарре», и не о тех, других кораблях, которые подорвали, используя ее код. Он говорил не о Сине, пытавшемся помешать ее якобы самоубийству. Заговори Джим о ней, он имел бы право сказать больше. Как она могла бросить сына? Как допустила, чтобы Филип считал ее самоубийцей? Почему скрывала столько важного от людей, которых, по ее словам, любила? Грехов за ней было еще больше, чем за Клариссой Мао.
— Я не говорю, что ее надо убить. Насчет того, что Амос может не возвращать ее в тюрьму, а просто пристрелить, понятно, я пошутил.
— Мне это не показалось шуткой.
— Хорошо, я предпочитаю считать это шуткой, но не предлагаю убить Клариссу Мао. Я не хочу ее смерти. Я даже не хочу запирать ее в грязную тюрьму. Но мы ведь не о том говорим. Команда — это люди, которым ты буквально доверяешь жизнь — все время. Ну да, я летал на «Кентербери», и там были очень–очень сомнительные личности. Но даже Байерс убила всего лишь собственного мужа. Кларисса Мао решила убить меня лично. Меня. Я просто… Я не… Как это могло прийти ему в голову? Тот, кто сделал то, что сделала она, просто так не изменится.
Наоми глубоко вздохнула — набрала воздуха в избитые легкие. В груди еще побулькивало, но в ее кровь закачали столько угнетающих рефлексы препаратов, что кашель больше не доводил ее до головокружения. Открывать глаза не хотелось, говорить тоже. Она открыла глаза, села прямо, прислонившись спиной к изголовью и обхватив руками колени. Холден замолчал, ощутив тяжесть того, что должно было случиться. Наоми потянула себя за волосы, спрятала за ними взгляд, как за вуалью, и едва ли не со злостью отбросила, показав глаза.
— Так, — начала она, — нам надо кое о чем поговорить.
— Как капитану со старпомом? — осторожно спросил он.
Она покачала головой.
— Как Наоми с Джимом.
Больно было видеть, какой ужас застыл в его глазах, но она этого ожидала. Она чувствовала в груди такой же ужас. Странно, что после всего, что она делала, — после всех демонов, которым заглянула в лицо и уцелела, — это давалось так трудно. У Холдена загудел терминал, но он даже не взглянул на экран. Морщины в углах его рта пролегли глубже — так бывало, когда в рот ему попадало что–то неприятное. Он сцепил руки — сильные, спокойные, уверенные. Наоми вспомнила их первое знакомство — целую жизнь назад на «Кентербери». Вспомнила, как он излучал обаяние и уверенность и как она ненавидела его поначалу. Как ненавидела его за сходство с Марко. И как потом полюбила за то, что он оказался совсем другим.
А теперь она собиралась нарушить собственный обет молчания, и то, что было между ними, либо выживет, либо нет. Мысль об этом вселяла ужас. Марко по–прежнему мог лишить ее всего, и ему даже не понадобится ничего делать, даже знать о случившемся. Хватит того, что он существует.
— Я не… — Джим оборвал себя. Взглянул на Наоми исподлобья, словно был в чем–то виноват. — У каждого из нас есть прошлое. У каждого есть тайны. Когда ты улетела, я… растерялся. Смешался. Словно у меня отняли кусок мозга. И теперь, когда ты здесь, я просто всей душой счастлив тебя видеть. Ты здесь? Этого довольно.
— Ты говоришь, что не хочешь знать?
— Господи, нет! Я здорово сбит с толку. Я разрываюсь между зудом любопытства и злобной ревностью. Но я с ними справлюсь. У меня не больше права требовать, чтобы ты мне что–то рассказала, чем было прежде. Если не хочешь о чем–то говорить…
— Я ни о чем не хочу говорить, — перебила Наоми. — Но хочу, чтобы ты знал. А значит, придется через это пройти, нет?
Джим пошевелился, подтянул под себя ноги, устроился на коленях лицом к ней. К цвету кофе в его волосах примешалось совсем немного сливок. Глаза были голубыми, как глубокая вода. Или, если верить слухам, как вечернее небо.
— Значит, пройдем, — сказал он с простым, безграничным оптимизмом, заставшим ее врасплох и рассмешившим даже сейчас.
— Ну так вот, — начала она. — Подростком я жила с женщиной по имени тиа Марголис и прогоняла со всей доступной мне скоростью сетевые курсы по программированию, а через доки проходили корабли. Астерские корабли. Крутые.
Джим кивнул, и — на удивление ей — все стало просто. В ее представлении раскрыться перед Джимом — перед кем угодно — означало вызвать гнев, отвращение, укор. Или, хуже того, жалость. Джим при всех его недостатках кое в чем являл собой совершенство: сейчас он целиком обратился в слух. Она была любовницей Марко Инароса. Рано забеременела. Участвовала — сначала не зная того — в саботаже кораблей с внутренних планет. Сына, Филипа, у нее отобрали, чтобы держать в подчинении. Она описывала темные мысли и понимала, что едва ли не впервые говорит о них открыто, не прикрываясь иронией.
«Я пыталась покончить с собой, но не получилось». Просто сказать это вслух было как попасть в кошмар. Или как проснуться после кошмара.
А потом, где–то в самой глубине признания, обнажения саднящей души, что всегда означало боль и ужас, зародился обычный разговор между ней и Джимом. О том, как она придумала способ послать ему предупреждение в разгар боя, и он рассказывал, как его получил, и как общался с Моникой Стюарт, и почему счел ее предательницей. А потом они вернулись к похищению Моники и к ее плану использовать протомолекулу как спиритическое блюдце для поиска пропавших кораблей. А потом перескочили к «Четземоке» и сорвавшемуся плану Марко, что вывело на его обыкновение всегда прятать интригу в другой интриге, и не успела Наоми дорассказать о Сине, как вернулись Алекс с Амосом и Бобби, загомонили, как певчие птицы. Джим закрыл от шума дверь спальни и, вернувшись, сел рядом с Наоми, тоже прислонившись к изголовью. Когда она рассказывала, как убила Сина своим прыжком, Джим взял ее за руку. Минуту они молчали. Наоми исследовала свое горе. Оно было подлинным, глубоким и еще осложнялось гневом на старого друга, ставшего ей тюремщиком. Тогда Наоми не позволяла себе этого замечать, но, оглядываясь назад, понимала, что все все время, проведенное на «Пелле», она отступала в себя. Кроме того разговора, в котором она победила Марко. Она вспомнила, как сказала, что Джим — такой человек, каким Марко притворяется, задумалась, стоит ли рассказывать об этом, — и рассказала. Джим с ужасом уставился на нее, но тут же расхохотался. Они сбились и потратили десять минут на сопоставление сроков: «Четземока» отстыковалась от «Пеллы» до или после вылета Джима с Тихо? До или после удара по Земле он попросил Алекса проверить «Пау Кант»? А, вот как. Ясно, теперь разобралась.