Игры престолов. Хроники Империи
Шрифт:
– Чего вы добиваетесь, мастер Танас? Разве не достаточно того, что вы перевернули всю его память, выискивая нужные сведения? Или вам настолько нравится мучить беспомощного пленника?
– Мне жаль, мистресс Хельга, но таков приказ Матери. – Монстр в чёрной униформе в притворном сожалении склонил голову. Вот только голос его звучал непривычно – не требовательно и угрожающе, как привык слышать хсаши, но заискивающе и даже подобострастно.
“Хелгхаа”, – повторил про себя Хаашим незнакомое имя. “Хелгхаа”.
– Вы хотите сказать, что Мать пожелала свести этого беднягу в могилу лишь потому, что он принадлежит другой расе? Взгляните, он умирает, почему вы продолжаете потворствовать собственным прихотям, да ещё и прикрываясь именем Матриарха?
– Мистресс... со всем уважением, но вы ошибаетесь. Этот “бедняга” – командир
– Всем на Аглоре известны ваши садистские методы, Танас! Не далее как позавчера вы замучили до смерти двух других пленников, один из которых перед кончиной превратился в слюнявого идиота. Вы считаете себя вправе распоряжаться трофеями Дома?
– Н-нет.
– В таком случае я лично прослежу, чтобы ваши “пациенты” перешли к более нравственным и гуманным коллегам.
– Вы не имеете права, мистресс, вмешиваться в военное ведомство Аглора! – Сделал последнюю и неубедительную попытку возмутиться телепат. – Благодаря знаниям этого хсаши мы можем с большей эффективностью противостоять атакам из космоса...
– Пока что именно наши силы атаковали их флот, не так ли, мастер?
– Приказ Матери и Долг защиты.
– Всего лишь отговорки, и мы это знаем. Нашим военным не хватает практики, – так вы говорите. И это, разумеется, весомый аргумент для подобных пиратских рейдов! На своём пути Аглор, точно живое существо, пожирает целые миры и бессчетное количество жизней!
– Вынесете этот вопрос на рассмотрение Совета Дома. – Окончательно сник одарённый. Он прекрасно осознавал, что его положение в обществе не идёт ни в какое сравнение с той, что занимает вторую ступень у трона Матери.
– О, всенепременно! – Хельга ещё раз с сожалением провела ладонью по пылающей коже пленника. Температура, высокая даже для человека, для хсаши была признаком предсмертной агонии. – А пока я хочу, чтобы этого хсаши перевели в мои чертоги.
Вот таким образом Хаашим стал вещью женщины по имени Хельга Гэлли.
Она оказалась весьма сведуща в медицине, потом он узнает, что выжил лишь благодаря её стараниям и неустанной заботе. Ему следовало бы задуматься, почему столь блистательная и уважаемая эсса оказывает ему, ничтожному из хсаши, столько внимания, лично присутствуя на всех перевязках, меняя холодные компрессы, сбивающие губительную лихорадку... но тогда Хаашим был способен только на одно-единственное чувство – всепоглощающую ненависть. Он ненавидел себя, Аглор и эту женщину, которая упрямо не подпускала к нему смерть. Пытался объяснить ей, коверкая незнакомые слова, отталкивал заботливые руки, отказывался от еды... Хельга обращала на эти попытки внимания не больше, чем на капризы больного ребёнка. Терпеливо сносила все гневные упрёки, смоченной в холодной воде тряпицей протирала его лицо от выступающего пота и слёз, текущих из уголка левого глаза, повреждённого шрамом, вливала в него питательный бульон, заставляя чувствовать смущающий стыд. Всегда была рядом, когда он приходил в себя, измученный жаждой и ломотой во всём теле, утешала, шептала что-то успокаивающее... и его ненависть начала уходить, оставляя после себя тянущую пустоту, не заполненную другими чувствами.
Хаашим, бывший хсонг Йахшим-хааз, с пропастью вместо сердца, с ледяной пустыней взамен эмоций. Жалкий раб, родившийся в новом мире для того, чтобы служить своей госпоже. Так он решил, когда болезнь отступила и он вновь мог ходить, пусть и не достаточно ровно.
Он не был благодарен или преисполнен уважения к Хельге. Просто достаточно умён для того, чтобы не вызывать недовольства новых господ. Раз уж ему так не посчастливилось остаться в живых, нужно использовать любую возможность, чтобы отомстить. Найти для себя новую цель и отдаться ей всеми помыслами и желаниями – Хаашим справился с этим вполне. Его безумие затаилось в самом тёмном уголке души, нашёптывая каждую ночь заманчивые посулы и награждая видениями, от которых он просыпался в холодном поту и долго не мог сомкнуть глаз.
Ему пришлось заново учиться многим вещам, в том числе и терпению и науку эту Хаашим постиг в совершенстве. Отныне его
...Хаашим составил с подноса на стол две чашечки тончайшего, изысканного фарфора, наполненные ароматным кофе с такой осторожностью, что тёмная жидкость даже не качнулась. Следом с лёгким звоном на специальную подставку хсаши водрузил молочник, а вазочка со сладостями заняла своё место на кружевной салфетке, после чего бывший хсонг выпрямился, ожидая новых приказаний, из-под прикрытых ресниц разглядывая “кошачью элиту”. Женщины, которым он прислуживал в этот вечер, были разными настолько, что никому и в голову не пришла бы мысль об их близком родстве! Мистресс Хельга, изящная, благородная и воспитанная, как нельзя лучше подходила к понятиям хсаши о настоящей эссе. Она была безукоризненно вежлива со всеми, и даже если собеседник не вызывал у неё восторга, эта женщина никогда не подала бы вида, предпочитая видеть достоинства, а не заострять внимания на недостатках. Видимо, именно поэтому она всё ещё терпела подле себя такого строптивого грубияна, как Хаашим. Светлые, словно выгоревшие на солнце волосы её струились по плечам и спине мягкой волной, от которой исходил невыносимо притягательный запах каких-то трав. Он был неуловимым, заставляя Хаашима раз за разом делать глубокие вдохи в надежде вновь ощутить его и насладиться ускользающим ароматом. Красота этой женщины была подобна морозному рассвету ранней весной, когда на листьях асхении в саду ещё можно увидеть хрупкий налёт инея, мгновенно тающий от дыхания. Так и Хельга казалась изнеженной и капризной, что никак не вязалось с воспоминаниями Хаашима о той тяжёлой работе, что она добровольно взвалила на себя, когда ухаживала за ним, беспомощным и жалким. Её тонкие, ухоженные пальцы были покрыты выцветающими пятнами от чернил, а вот здесь, ревниво подметил мужчина, на жемчужно-белой коже появилось новое, – должно быть, мистресс встала ещё до рассвета, чтобы работать в своих архивах.
О Гретте Гэлли никогда не сказали бы – прилежная, усидчивая, послушная. Огненная копна пышных волос топорщилась задорными кудряшками в тщательно созданном художественном беспорядке, однако Хаашим прекрасно видел, как бережно залачены все эти “случайные” прядки, как тончайшая золотистая пудра заставляет волосы мистресс искриться, привлекая завистливые взгляды прочих женщин и алчные – мужчин. Кому на Аглоре не хотелось хоть раз запустить жадную руку в эти локоны, сжать в горсти упругую гущу, заставляя их обладательницу запрокидывать голову, открываясь для поцелуя... Хаашим ненавидел её сильнее всех. Эта непоседливая, вертлявая особа любила наносить визиты Хельге, и, прикрываясь своим высоким положением, изводить и унижать хсаши, жадно выискивая на его лице следы боли или гнева. Словно огонь, постоянно меняющий свою форму, Гретта не могла долго сидеть на месте спокойно, в ней кипела жажда деятельности, время от времени прорываясь язвительными вспышками и комментариями, за что и получила прозвище главной занозы Аглора: медноволосой фурии непостижимым образом удавалось засунуть свой конопатый носик в каждую щель и только высокое происхождение до сих пор хранило её от мстительных недоброжелателей и если Хельгу Хаашим невольно мог сравнить со спокойной, ровной рекой, то ручеёк Гретты изобиловал опасными омутами и внезапными порогами, коварными стремнинами и перекатами.
Словно почувствовав нарастающий в нём глухой гнев, Хельга коснулась опущенной руки Хаашима в благодарном жесте. Она всегда говорила ему тёплые слова признательности, когда поздней ночью он навещал её в архивах в компании подноса с кофейником и ещё тёплыми булочками с корицей. Хаашим неизменно отвечал, что забота о её здоровье и благополучии входит в его обязанности личного фамильяра, и с каким-то болезненным наслаждением отмечал, как меркнет при этих словах её улыбка. Так, словно он причинил ей боль, мимолётную, но ощутимую.