Илья Муромец и Сила небесная
Шрифт:
– Хитёр копьём махать! – пробурчал в тот раз Добрыня Никитич, вставая с земли. – А руками можешь?
С этими словами он ухватил коня Олава за гриву и враз опрокинул его вместе со всадником. Зрители радостно ухнули, но больше всех обрадовался князь, который в своём дяде-богатыре души не чаял.
Однако не только ратным делам обучался сын варяга. Вместе с другими детьми из знатных семей он был отдан на учение книжное. По приказу Владимира это благое дело было организовано при церквах, поскольку даже самые богатые бояре не могли самолично покупать книги-манускрипты, ибо были они чрезвычайно дороги, так как переписывались и переплетались вручную в специальных книжных мастерских – скрипториях.
Олав любил читать. В исторических «Изборниках» и святоотеческих «Житиях», которые иноки называли реками, наполняющими вселенную, он находил сладость и утешение. А всё потому, что всегда следовал совету своего учителя игумена Иоанна: «Когда берёшь книгу, не тщись торопливо дочитать до второй главы, но уразумей, о чём говорят словеса первой».
Отроком Олав и сам пробовал писать – и не чужими словами, как переписчики-скрипторы, а своими собственными. Его чувственные строки, выведенные не шариковой ручкой, а трудным орудием писалом, были непохожи на размеренное повествование летописцев. Поэтому, вполне возможно, Прекрасноволосый стал основателем особого жанра, который мы сейчас называем былинами. Вот, к примеру, как он описал начало похода Добрыни Никитича на печенегов:
Сел Добрыня на добра-коня,И поехал он на басурман-врага:День едет, засим второй,Засим третий, засим четвёртый,Засим пятый, а засим шестой.На седьмой день притомился конь,На восьмой день захромал конь,На девятый день упал конь……Короче, два месяца ехал Добрыня, но Олав ни одного дня не пропустил. Не ахти что, однако, дабы не расстраивать юного поэта, князь похвалил труд, а добрейший Добрыня даже подарил ему пучок волос из гривы того самого павшего коня.
Когда Олав из угловатого отрока превратился в статного и красивого юношу, воевода Добрыня Никитич поставил его верховодить крохотным отрядом викингов, вскоре выросшим до полутора сотен мечей. Ещё через год Прекрасноволосому довелось поучаствовать в походе на половцев. В общем поход был удачным, но отряд Олава в одном из боёв попал в кольцо и был наголову разбит. А юного верховоду спасло умение прокладывать себе дорогу копьём, да верный конь, который не убоялся свиста стрел и визжащих половецких нагаек.
– Дурак, – сказал ему после боя Эймунд Офантл, с которым они учились ратному делу. – Я своими викингами с пригорка командовал. Зато ни одной царапины не получил. А тебе новую кольчугу покупать придётся. Этак воевать – денег не напасёшься…
– Хорошо ли на войне о деньгах думать? – возразил Олав.
– А о чём ещё, если мы наёмники? Мир гибнет, а рать кормится. Зато смотри какой я меч с поля вынес: за него золота по весу дадут и ещё добавят…
Странным был этот Офантл, что в переводе с варяжского значило Непомерный. Так его прозвали за непомерный аппетит, непомерные размеры и непомерный голос, которым он мог перекричать разъярённую толпу. Впрочем, на этом его достоинства заканчивались. Во всяком случае, в книжном учении, в отличие от ратного, он ничем себя не проявил.
Называя себя наёмником, Непомерный несколько кривил душой. Он, как и Олав, родился в Киеве. Злые языки поговаривали, что его отца за какие-то тёмные делишки выгнали за пределы Швеции, но точно известно, что после долгих скитаний по Европе он нанялся в войско киевского князя. Тем не менее Непомерный не считал себя княжим воином, что давало ему право особо не рисковать жизнью, зато всегда требовать самой высокой награды.
Хотя и без того Эймунд получал немало, во всяком случае больше, чем истинные наёмники, которым, надо отдать должное, великий князь платил весьма щедро. В день новобранцу полагалось почти двадцать семь граммов серебра, или один эйрир, а опытного воина одаривали эйриром золота. Правда, вознаграждение выдавалось не благородным металлом, а благородными бобровыми и собольими мехами, поскольку северные воины ценили их ещё выше.
Любой скажет, что хорошо! Но Эймунд всё время бурчал – мало! «Моя голова дорогого стоит! – важно говорил он, хотя тут же добавлял нечто совершенно противоположное: – Но за хорошую цену я хоть к чёрту в пекло пойду»…
…А теперь вернёмся в лес, где мы оставили Муромца и Олава, чтобы дать слово спасённому викингу, потому что дальнейшее известно только ему.
– После той первой битвы мне дали под командование другой отряд, состоявший из наёмников-новобранцев, с которыми я быстро сошёлся: благо отец научил меня разным варяжским наречиям.
– Наверное, трудные языки? – спросил Илья, чтобы поддержать разговор.
– Да вроде, нет… И потом многие слова, а особенно наши имена перешли к вам почти без изменений. Да ты и сам их знаешь!
– Это какие? – не поверил Илья.
– Из имён Олег, Игорь, Ольга, а из слов… ну, к примеру, «варежка».
– Это ж надо – «варежка»! А я-то думал, что варежку у нас измыслили. Только ты не дюже отвлекайся, а то до Киева не расскажешь.
– Ладно, слушай дальше. Полгода тому назад до стольного града докатилась молва, что на муромской дороге, которая пересекает купеческий путь из варяг в греки, стал пошаливать какой-то Соловей-разбойник. По приказу князя я со своим отрядом отправился в Муром, чтобы найти и разорить разбойничье гнездо. Понятно, что дело, было секретным. Наёмники не ведали, куда и зачем они идут. Кроме меня, об этом знал только Эймунд Непомерный, который должен был сменить верховоду в случае болезни или смерти.
Не скажу, что меня прельщала эта затея. Я считал, что судьба викинга – война с достойным противником, а не с лесным сбродом. А вот Эймунд был рад такой оказии, хотя и прятал свои чувства. Но от меня не укрылась радость, с которой он собирался в поход. Обычно немногословный и неторопливый, Эймунд вдруг стал не в меру болтлив и даже суетлив, если это слово подходит для такого увальня.
– Чего грустишь, Олав? Чего нос повесил? Или страшишься Соловья? А может, влюбился и боишься, что зазнобу уведут, пока ты в отъезде? Да ты не бойся: кто ж её уведёт, когда я тут? Ха-ха-ха! – довольный своей шуткой он дружески хлопал меня по плечу, но его глаза не улыбались, а внимательно ощупывали меня, выдавая, что он озабочен вовсе не моей несуществующей зазнобой, а чем-то совсем иным.
На привалах Непомерный не уходил, как обычно, в сторону, чтобы в одиночку проглотить жареную куропатку и запить её флягой вина, а наоборот подсаживался ко мне и затевал длинные разговоры, похожие друг на друга.
– Вот ты полжизни потратил на книжки. А толку? Даже если ты книжку за пазуху засунешь, стрела всё равно пробьёт. Ха-ха-ха! Книжки – тлен, потому я больше на металл полагаюсь. Особенно на жёлтый: в нём весу больше. Ха-ха-ха!.. Ты как думаешь, много у Соловья золота?
– Не знаю.