Им помогали силы Тьмы
Шрифт:
Они решили еще вернуться к этому вопросу, и Малаку с Купоровичем деликатно удалились, оставив Грегори и Эрику одних.
Вскоре после полудня к Грегори пришел доктор Цеттерберг. Это был высокий и худой, седовласый мужчина с ярко-голубыми глазами и приятной улыбкой. После поверхностного осмотра раны он обратился к Малаку:
— Как меня и предупреждали, операция предстоит исключительно сложная. Я бы не согласился приехать сюда без собственного анастезиолога, но мистер Купорович убедил меня, что вы, доктор, можете провести анастезиологическое воздействие на пациента, не подвергая при этом его жизнь и здоровье опасности. Так ли это?
Малаку кивнул.
— Да, мне не раз приходилось готовить больных к операциям с применением анастезиологических средств, но я отличный гипнотизер и предпочел бы подвергнуть мистера Саллюста глубокому гипнотическому воздействию.
Доктор Цеттерберг нахмурился:
— Полагаться лишь на гипноз в такой серьезной операции на кости? Оригинальная идея, но ее воплощение в жизнь мне представляется…
Грегори поспешил вмешаться:
— Доктор Малаку использовал гипноз, когда делал мне перевязки, и я абсолютно ничего не чувствовал. Поэтому я предлагаю, чтобы он загипнотизировал меня на то время, пока вы будете пальпировать ногу и проводить детальное обследование раны, а там все будет зависеть от обстоятельств.
На это Цеттерберг согласился. Было оговорено, что на подготовку к операции уйдут сутки, а поскольку шок, переживаемый пациентом в ходе подобного хирургического вмешательства, как правило, бывает значительным, то доктору Цеттербергу придется задержаться в Сассене дня на четыре или, возможно, даже на неделю.
Затем Малаку рассказал о том, как они с Хуррем решили их разместить: Купорович оставался как и раньше, в комнате с Грегори, в библиотеке будет жить доктор Цеттерберг, а Эрика, которая останется здесь и после отъезда доктора, поселится в господском доме. По паспорту она звалась фрау Зельма Бьорнсен. Хуррем представит ее домочадцам и слугам как свою старую подругу, приехавшую погостить к ней на несколько недель из Швеции.
Эрика просидела с Грегори до того часа, когда ей надо было уходить и превращаться в фрау Зельму. Эрику сменил Купорович, который рассказал о своем побеге из Сассена.
Он без особых приключений добрался до Киля, спрятался в трюме маленького берегового пароходика, циркулировавшего по малым каналам, и, одевшись в матросскую робу, которую украл из чьего-то рундука, сошел ночью на берег в небольшом порту Аабенраа, в Дании, которая была оккупирована Германией в 1939 году. Перебираясь с восточного побережья Дании на северное, Купорович старательно избегал города и таверны, харчевни, а останавливался на уединенных фермах, где выдавал себя за дезертира. По его легенде, он был латышом, профессиональным мореходом, которого немцы мобилизовали на службу на вспомогательных судах Балтийского флота, но когда однажды его судно встало на якорь в Киле на подзаправку, он ухитрился сбежать с корабля и теперь рассчитывал устроиться на работу на Северном море, нанявшись на какой-нибудь рыболовный траулер до конца войны.
Добравшись до Эсбьерга, он пошел на север от города и через несколько миль набрел на деревушку Хиертинг, где снял комнату у одной миловидной молоденькой вдовушки. Довольно скоро, когда они перешли на совсем уж дружескую ногу, он понял, что может ей довериться. Вдовушка, после осторожного прощупывания почвы среди своих друзей и знакомых, быстро организовала ему рандеву с местным антифашистским лидером. Через две недели, после прощания с патриотически настроенной вдовой, Купорович стоял на борту рыболовного траулера, уходившего в тумане от германского патрульного судна, и вскоре сходил на британскую землю в Гулле.
Поздравив друга с успешным завершением странствий по Северной Европе, Грегори, как бы между прочим, поинтересовался:
— Что ты сделал с деревенским почтальоном?
Честное лицо Купоровича омрачилось.
— Знаешь, это самая неприятная страница в моей биографии. Ну да, я же понимал, что его все равно хватятся, рано или поздно. Но ведь он уже был далеко не молод. Да и сам посуди: если бы мы встретились с ним на поле боя в Первую мировую войну, разве я бы его пощадил? Нет, я бы исполнил свой солдатский долг и убил бы его. Давай посмотрим на это с другой стороны. Милосердный Боже даровал ему в доброте своей безграничной еще двадцать пять лет жизни. И хватит этой старой перечнице за глаза, а мне нужна была его форма, велосипед и сумка для писем. Но давай больше не будем о нем — это болезненная для меня тема.
После паузы Купорович-продолжал:
— Я должен тебе сообщить еще одну вещь. Когда я ушел, я это сделал, чтобы помочь тебе. Теперь же, когда доктор Цеттерберг, сделав свое дело, уедет, я уеду вместе с ним.
— Но Стефан! — заволновался Грегори, — а Эрика? Я не о себе беспокоюсь, но если с ней что-то случится, я же не могу прийти к ней на выручку, защитить ее от неприятностей.
— Все так, твоя правда, — покивал головой Купорович. — Но она немка до мозга костей, она знает все ходы-выходы в этой стране, голова у нее работает не хуже, чем у тебя или у меня. Я хочу сказать, что она не пропадет. В Сассене она будет в безопасности, ведь у нее шведский паспорт, и она им в любой момент может воспользоваться, чтобы покинуть эту страну. После операции пройдет немало недель, прежде чем ты будешь в состоянии самостоятельно передвигаться. И тут еще один нюанс: я обожаю свою малышку Мадлен. В начале января она должна родить, и я не могу в такой момент оставить ее одну, я обязательно должен быть рядом с ней.
— Да об этом и речи быть не может — ты должен быть с ней, — мгновенно согласился Грегори и засмеялся:
— Знаешь, Стефан, как-то у меня в голове не вяжется: ты и отец семейства. Но из тебя должен получиться замечательный папаша. Прими мои поздравления и самые наилучшие пожелания. О нас с Эрикой не беспокойся, нам, по всей видимости, нечего бояться, пока мы находимся в Сассене.
Купорович разгладил свои непокорные усы, полез в нагрудный карман и вынул пакет.
— Как ты говоришь, тебе не о чем беспокоиться, пока ты здесь. А жизнь еврея подвешена в неизвестности, пока он укрывает тебя от гестаповцев. И хотя мне здорово не по нутру этот субъект, и я, честно говоря, побаиваюсь его за его шашни с темными силами, но в одном ему не откажешь: в его знаниях и в его изворотливости. Но когда твоя нога заживет, тебе надо двигать отсюда домой. И я позаботился об этом. Здесь шведский паспорт на имя Гуннара Бьорнсена. Мы рассудили, что раз ты будешь возвращаться вместе с ней, то почему бы вам хоть ненадолго не побыть официально мужем и женой.
— Стефан, ты обо всем подумал заранее, — улыбнулся Грегори, взяв паспорт, спрятал его в бумажник и положил в тумбочку, стоявшую у кровати. — Не представляю, как мне тебя отблагодарить за все, что ты для меня сделал.
Русский небрежно пожал плечами.
— Да иди ты к черту и думать забудь. На моем месте ты поступил бы точно так же.
На следующий день, после полудни, комнату начали готовить для предстоящей операции. Грегори положили на широкую гладкую доску, и Малаку погрузил его в глубокий сон. Операция была сложной, но прошла благополучно. Грегори пришлось держать в гипнотическом трансе четыре с лишним часа, пока его не склеили и не зашили заново. Доктор Цеттерберг, с серым от изнеможения потным лицом, стянул с себя окровавленные резиновые перчатки и протянул их Эрике со словами:
— Если его нервная система справится с болевым шоком, он со временем будет на этой ноге прыгать. Но пока я бы посоветовал ему не пытаться начинать ходить без костылей по крайней мере в течение двух месяцев.
Три дня Грегори находился в гипнотическом трансе, выныривая из него стараниями Малаку лишь на мгновения. И тогда, в эти проблески сознания, он чувствовал, что у него жар, ясно было, что жизнь его висит на волоске. К вечеру четвертого дня после операции Малаку принес древний пергамент с изображением «Древа Сефирота» и под взглядами — неприязненным Купоровича и глумливо-циничным доктора Цеттерберга — повесил пергамент в изголовье кровати Грегори. Эрика забилась в глубину комнаты, испуганная, но внешне невозмутимая.