Им помогали силы Тьмы
Шрифт:
Так как идеей фикс Грегори стал побег из замка, у него мгновенно сложился план: уговорить Хуррем отвезти его в Гриммен. Но он сразу же отбросил эту мысль — ведь Малаку может читать и его и ее мысли и быстро узнает о готовящемся побеге.
Хуррем вынула из сумочки конверт и сказала:
— Мистер Саллюст, я знаю вас как прямого и честного человека, единственного, кому я здесь могу доверять. Я знаю, что вы, должно быть, обо мне самого худшего мнения, но если бы вы знали, как на самом деле сложилась моя жизнь, я думаю, что вы скорее бы испытывали ко мне жалость, а не презрение. Но, так или иначе, я уверена в том, что вы не откажете
— Конечно же, я исполню вашу просьбу, — заверил Грегори, принимая из ее рук письмо. — Боюсь, вы переживаете не самый лучший период в вашей жизни, поэтому, если я могу что-то для вас сделать, пожалуйста, скажите мне. Я понимаю, что нахожусь совсем не в том положении, чтобы кого-то судить или в чем-то винить, но если вы нуждаетесь в моей помощи, то не сомневайтесь, что я сделаю все, что в моих силах, никак не комментируя то, что вы могли бы попросить.
— Нет, — печально проговорила она. — Если бы я вышла замуж за Германа Гауффа, что-то в моей жизни, возможно, и повернулось бы к лучшему, а сейчас мне не может помочь никто. Но вы мне дайте слово, что не попытаетесь вскрыть письмо до завтрашнего утра, не правда ли?
— Даю слово.
Она повернулась и пошла к двери, но, не доходя, снова обернулась к нему.
— Я больше с вами не увижусь. Я уезжаю. Но в письме все написано, так что не говорите ничего моему отцу до утра. Я боюсь его. Но вам бояться не следует — вы же смелый человек. Вы тоже уедете отсюда. Это мне говорит мой внутренний голос. Поначалу я не уеду далеко, я буду рядом с вами, буду думать о вас и попытаюсь вам помочь. Когда вернетесь в Англию, поцелуйте от меня вашу замечательную, прекрасную леди. Она тоже была добра ко мне.
Когда Хуррем скрылась за дверью, Грегори сел на край постели и задумался о судьбе этой несчастной женщины. Ужасная, трагическая судьба, ведь она, по сути дела, неповинна в том, что грешна, ее действительно можно только пожалеть. А кто пожалеет меня? — криво усмехнулся Грегори. Она нашла в себе мужество порвать со своим отцом, а я пока нет.
Он не очень удивился, когда сатанист рано в первый день уже Нового, 1944 года, разбудил его. Вид у чернокнижника был просто ужасный: волосы всклокочены, щеки запали, глаза обезумели. Он во весь голос вопил:
— Горе мне! Горе мне! Мой хозяин отвернулся от меня. Хуррем мертва! Моя Хуррем мертва!
Усевшись на кровати, Грегори в отчаянии воскликнул:
— Боже Праведный, мертва! Я знал, что она собирается уехать, оставить вас, но… но не таким же путем?
— Она испросила у Князя смерти, — стенал Малаку. — Она отказалась от жизни, ей такая жизнь была не мила. Я мгновенно проснулся, почувствовав, что произошло страшное несчастье. Поспешил в усадьбу, а там она лежит… мертвая! Мертвая, а в кулаке зажат флакон со снотворным… О, горе мне! Горе! Зачем ты меня покинула, девочка моя? Как я буду без тебя жить, Хуррем? Я больше всего на свете любил тебя, а теперь ты меня покинула.
Грегори достал письмо Хуррем и вскрыл его. Письмо было написано нервным острым почерком, он быстро пробежал его глазами:
«Я больше не могу этого терпеть и решила покончить жизнь самоубийством, сожалею о смерти Германа Гауффа и не имею к этому никакого отношения. Я его не любила, но, выйдя замуж за него, быть может, нашла бы какое-то
Прочитав это скорбное послание, Грегори мрачно сказал:
— Хуррем оставила мне это письмо вчера и просила прочитать его сегодня утром, а затем передать вам.
Малаку взял письмо и, медленно шевеля толстыми губами, прочел от первого до последнего слова, потом выронил на пол, упал на колени и с жалобными причитаниями принялся биться головой об пол.
Внезапно Грегори почувствовал непреодолимое желание посмотреть в сторону двери. Зрачки его мгновенно расширились, потому что он мог поклясться, что в дверях увидел Хуррем, которая показывала пальцем на бьющегося в истерике отца. Слова ее, беззвучные в предрассветной мгле, прозвучали в мозгу Грегори словно трубы Судного дня:
— Сейчас! Сейчас! Не медли! Он обезумел от горя, он не может оказать тебе сопротивления. Вот твой шанс победить его.
Не медля ни секунды, Грегори схватил костыль, соскочил с кровати и встал над беснующимся на полу коленопреклоненным Малаку, который рвал на себе волосы, заламывал руки и стенал:
— Горе мне, несчастному! Я потерял ее! Я проклинаю свою жизнь! О, горе мне, что теперь мне делать?
— Я скажу что, — крикнул возвышавшийся над ним Грегори.
Малаку прекратил в тот же миг свои горестные вопли и поднял к нему лицо, исполненное слепой надежды.
— Спуститесь вниз и принесите сюда изображение «Древа Сефирота». Торопитесь же, — твердым и беспрекословным тоном приказывал Грегори.
— Вы… вы придумали какой-то способ помочь мне? — спотыкаясь на каждом слове переспросил Малаку. — Да… да, конечно, ведь звезды назначили вас моим другом, вы мой ангел-хранитель. — Малаку вскочил с колен и убежал, чтобы уже через пару минут вернуться в комнату Грегори, прижимая к груди древний пергамент.
— А теперь, — приказал англичанин, — порвите его.
Глаза Малаку, пылавшие безумной надеждой, заморгали, взгляд стал обиженным и удивленным, тело задрожало, из уголка рта потекла струйка слюны.
— Нет! — прошептал он, тяжело дыша. — Нет! Это священный документ.
— Вы должны это сделать, должны! — хрипло продолжал Грегори. — Только отречением от зла и темных сил вы можете избежать страшных последствий проклятия, которое Хуррем призвала на вашу голову.
Они смотрели друг на друга глаза в глаза бесконечно долго. Это был решающий поединок двух умов. Грегори молился Всевышнему, чтобы тот наделил его мужеством, дал силы победить в этом единоборстве с подлым и трусливым чернокнижником. И вдруг тело его откликнулось на команду, ниспосланную свыше. Твердо и решительно опустив ступню левой ноги на землю, он отбросил в сторону костыль.