Им помогали силы Тьмы
Шрифт:
Рев мотора самолета заглушил на время стрекот приближающихся мотоциклов, по мере того, как самолет улетал все дальше и дальше, звук его становился все глуше. И вдруг Грегори услышал очередь из немецкого «шмайссера», потом другую. Лежа наполовину в грязной воде, среди камышей, Грегори пытался оклематься от ушибов и сообразить, видели его немецкие мотоциклисты или нет. Затем он услышал какие-то крики, немецкие приказы, снова автоматные очереди в пятидесяти футах от того места, где он лежал, потом звуки мотоциклетных моторов стихли вдали. Выкарабкавшись из грязной болотной жижи на обочину, Грегори огляделся вокруг.
Из-за туч показалась луна, самолета не было видно, и дорога тоже была пуста. Он сообразил, что немцы стреляли вслед «Дакоте», развернули свои мотоциклы и поехали за ней, стреляя на ходу,
3
Историческая справка: именно так механизм «Фау-2» был доставлен в Англию, однако польский инженер, вернувшись в Польшу, попал в гестапо и был казнен 19 августа 1944 г.
Добредя до места, где он оставил Малаку, он позвал его, сначала тихо, потом погромче, но ответа не дождался и решил, что, пока он отлеживался в придорожных камышах, Малаку, Тарик, Щайер и те двое подпольщиков-носильщиков углубились в болота и ушли уже на расстояние, достаточное, чтобы не услышать его зова.
Грегори, прошел немного по тропинке, ведущей к охотничьему домику, нашел место посуше и сел, чтобы обдумать положение, в которое угодил. Хуже не придумаешь! Надеяться на то, что Фрейкоумб прилетит за ним в следующую или какую другую ночь, не приходилось: немцы теперь были настороже и подобные попытки рисковать людьми ради спасения Грегори были бы безумными. Что ж, придется выпутываться самому. А как?
Вдруг его осенило: сегодня же 26-е число, производное от фатальной восьмерки, которую Малаку обозначил для него самым несчастливым из всех чисел. 17-го — еще одна восьмерка! — он попал в ту передрягу на Пенемюнде, одиннадцать месяцев назад. Его опять настигло предсказание Малаку, но он постарался откинуть в сторону все эмоции по поводу несчастливых примет и обдумать создавшееся положение хладнокровно.
Когда он пошел на это задание, он сознавал, что самолет могут сбить, что их могут застать врасплох во время погрузки «Фау», но он и представить себе не мог, что останется один как перст в Польше, не зная польского языка, без денег, без документов и с одним только поношенным, но хорошего качества костюмом под комбинезоном летчика.
Особое беспокойство вызывало то, что немцы скоро начнут прочесывать окрестности в поисках тех, кого мог высадить неприятельский самолет, а у него нет с собой документов и средств транспорта, при помощи которых он мог бы покинуть этот опасный район еще до рассвета. За вторую оплошность он себя корил и ругал беспощадно: как же он мог не предусмотреть того, что «Дакоту» могли сбить и он оказался бы примерно в таком же положении, как и сейчас. Итак, где можно раздобыть польские деньги?
Естественно, он первым делом подумал о Малаку. Поставив себя на его место, он задумался, как может повести себя пожилой еврей в подобной ситуации? Наверное, прячется где-то в болотах. Но сидеть там до бесконечности он не может. Завтра обязательно придут люди из СД, и попробуй их убедить, что ты турок, а не еврей, что сидишь в болоте и знать не знаешь ни про какое движение Сопротивления, ни про самолет, который ночью приземлялся совсем неподалеку. Скорее всего, где-то в доме у Малаку припрятана солидная сумма «на черный день», а больше всего Грегори в данный момент нужны были деньги. Если Малаку в домике, его можно убедить расстаться с частью денег, если же нет, то остается перерыть его халупу сверху донизу и найти требуемое. Но против этого тоже имелся аргумент: немцы могли уже быть там или появиться в тот момент, когда он будет устраивать импровизированное кладоискательство. Взвесив все «за» и «против», Грегори решил рискнуть.
Поднявшись с сухой кочки, он пошел по тропинке. Время от времени тропинка разветвлялась, и он боялся, что заблудится. Но он уже трижды за эту ночь ходил по ней и сейчас сбился с пути только один раз, но скоро вышел на правильный путь и увидел силуэт крыши
Осторожно Грегори приблизился к заимке. Дверь домика была распахнута настежь, и сквозь нее сочился бледный свет, разгоняя ночную мглу. Маловероятно, чтобы Малаку оставил дверь открытой по небрежности, следовательно, ребята в форме СД либо находятся внутри, либо уже уволокли бедного еврея с собой на допрос с пристрастием и оставили дом пустым. Тем не менее, Грегори подкрался к домику со всеми возможными предосторожностями и тихо ступил в квадратные тесные сени. Свет сочился через щель под дверью. Уже протянув руку, чтобы открыть дверь, Грегори услышал, как грубый голос крикнул по-немецки:
— Говори, ты, еврейская морда, а то хуже будет!
Грегори от неожиданности так и застыл с протянутой к ручке двери рукой. Не заговори немец в тот момент, и это был бы конец. То, что происходило сейчас за закрытой дверью, он ясно видел в своем воображении — все до подробностей. И для этого не надо было напрягать воображение — Малаку передавал ему всю эту картину. В следующее мгновение послышалось хныканье оккультиста:
— Я же вам говорю, господа солдаты, я ничего не знаю. Я как раз собирался ложиться спать. Я клянусь, что говорю правду.
— Это в три-то часа утра? — заржал немец. — Ты лжешь! Я знаю, что ты собирался делать…
Конца фразы Грегори не слышал, поскольку был уже вне стен домика и бежал к тропинке. Очевидно, эсдэшники поймали Малаку врасплох и одетым. Самое смешное, что он и вправду ложился поздно, так как до раннего утра просиживал над астрологическими вычислениями и отправлял разные оккультные обряды. Но в это нацисты никогда не поверят, и его турецкий паспорт в данном случае никакое не прикрытие — все дело кончится пытками, концлагерем, и ему еще очень повезет, если он избежит газовой камеры. Остается только пожалеть беднягу, но тут ничего не поделаешь, рисковать собственной головой ради этого подлого человечишки Грегори не намерен.
Внезапно он подумал, что мотоциклы этих негодяев-эсдэшников должны быть где-то неподалеку. Повернув обратно, он зашел за дом и увидел два мотоцикла с погашенными фарами, стоящими у проселочной дороги, которая, очевидно, вела в Розан. Это уже решало, по крайней мере, одну из насущных проблем: надо лишь воспользоваться одной из машин и вывести из строя другую — и все. Убираться из этого опасного района, убираться подобру-поздорову!
Сделав шаг по направлению к мотоциклам, он замер от вопля, донесшегося из дома, и Грегори наглядно представил себе, что там делают с несчастным евреем. Он твердо сжал губы и двинулся к первому мотоциклу, сознавая, что точно так же могли бы сейчас избивать и его самого. А в этом случае Малаку, не переносящий физической боли, никогда бы не пришел к нему на помощь. Вот еще один душераздирающий вопль. Это может означать только одно: из этого злосчастного неудачника выколачивают признание. Но, стиснув зубы, Грегори решил не обращать на это досадное обстоятельство никакого внимания.
Еще один истошный крик пронзил тишину ночи. На лбу у Грегори выступил холодный пот. Он закрыл глаза и подавил приступ тошноты, затем протянул руку к первому мотоциклу, собираясь выдернуть запальную свечу, нашарил за сиденьем кожаную коробку с инструментами и вдруг понял, что руки его мокры от пота и пальцы так дрожат, что он не может расстегнуть замок коробки, чтобы достать необходимые инструменты.
Из дома продолжались истошные крики. Грегори передернуло от отвращения, он хрипло выругался по-итальянски, что делал в самых исключительных ситуациях. Потом начал уже не вслух а про себя клясть Малаку: ну что он, в конце концов, собой представляет? Случайный знакомый, никто, к тому же творит всякие мерзкие обряды, заставлял свою дочь совершать с ним кровосмесительные акты, которые и довели ее до самоубийства. Чернокнижник призвал на помощь самого Сатану, и тот расправился за него с Германом Гауффом, ограбил фон Альтернов. Держал Грегори против его воли в Сассене и даже готов был убить его, чтобы тот не попал живым в руки гестаповцев и не рассказал бы о его шашнях. И наконец, именно ему сейчас Грегори был обязан тем, что оказался в почти безвыходном положении. Нет, такой человек недостоин ни жалости, ни того, чтобы рисковать своей собственной головой, чтобы спасти его.