Imago
Шрифт:
— Ох, Харли, это ты, — его голос еле доносится сквозь дырки вентиляции. — Моя тыковка…
— Твоя? О нет, мистер Джей, уже нет, — какая-то часть ее все еще рвется туда, внутрь, хоть пальцем влезть в камеру, только бы оказаться поближе к любимому Пудингу, забраться глубоко под кожу, в самое сердце и там остаться. Хоть бы так.
Но другая часть, та, что больше месяца пролежала на койке в палате номер девятьсот тридцать три, пялясь в потолок и вынашивая планы мести, хочет вытащить Джокера из этой камеры, в которой он прячется. Трясти, схватившись за ворот, пока не
— Я ненавижу тебя, ты, чертов ублюдок, чтоб тебя… — Харли срывается на громкий крик, уже не заботясь о том, что ее услышит весь коридор, а в придачу к ним и охрана, от которой будет сложно сбежать.
— Харли, Харли, Харли, я тоже по тебе скучал, — если он солжет ей снова, то разобьет вдребезги и без того еле живое сердце, но он делает это так мастерски, что она бессильно вздрагивает и замирает.
Смотрит на его лицо, вынырнувшее из мрака. На изможденные линии складок, залегших у несмеющегося рта. На воспаленные красные глаза, на губы, искусанные добела, превратившиеся в незаживающую язву.
— Так скучал, — он дотрагивается до стекла, проводит пальцами, будто гладит ее по щеке. А пальцы изгрызенные до мяса.
Это путает все карты. Харли знает, что пора бежать, пока не включилась сирена, пока никто из тех дуболомов, что играют в покер, не повернулся и не обнаружил в коридоре постороннюю фигуру.
Пока она не сошла с ума от жалости, потому что выглядит Джокер так, будто без нее ему жизнь совсем осточертела. Тогда почему он тут?
Зачем позволил засадить себя в клетку, лишить свободы и улыбающейся маски? Лишить ее?
— Почему? Почему ты сделал это? — спрашивает она, отступая назад. Делает этот шаг и сама себя проклинает за нерешительность. Рвется пополам, чтобы бежать отсюда опрометью, или прижаться к стеклянной поверхности, чтобы дышать с ним одним воздухом.
— Иногда мне хочется убить тебя, Харл, — хрипло тянет он, а в глазах стоит черная тоска. — Убить, чтобы больше никогда не видеть. Но не могу, потому что… — он осекается и щелкает стальными зубами. Есть слова, которые он никогда не скажет. Ни ей, никому другому. Это слова из другой жизни, из других голов, слишком нормальных для него, а вот Харли достается совсем другое.
Ей достается молчание, более ценное, чем все слова на свете.
Джокер молчит и ждет. Ждет, когда же она сбежит, затеряется в извилистых коридорах, выберется наружу и окажется как можно дальше от него, чтобы остаться в живых. И прийти тогда, когда жажда утихнет.
Харли шмыгает носом, решительно вздыхает и на мгновение приникает к стеклу ртом, оставляя отпечаток поцелуя.
Прекрасно знает, что это поднимет тревогу, потому что стекло под легким напряжением, а это значит, что она может попасться и вообще это дурацкая затея…
Но не может удержаться.
Она сбегает под громкий вой сирен, под чьи-то разъяренные вопли — почему-то психи больше всего жалеют, что их не выпустили, несется по коридору к подвалам, а оттуда есть выход через канализационную систему, но теперь у нее легко на душе. Словно камень
Теперь она знает, что иногда далеко не значит равнодушно. И поцелуй, который Джокер сейчас выцарапывает из стекла окровавленными пальцами, он ей еще вернет.
Но чуть попозже. Однажды.
========== Встреча ==========
К Джокеру нельзя привыкать. Но с ним можно свыкнуться.
Уловили разницу?
Он словно чума, насевшая на Готэм, разрушительная и ужасная в любом своем проявлении. Кровь рекой, боль и множество сломанных тел, напоминающих белые манекены, у подножия костяного трона.
Но он дарует и освобождение. Право быть собой настоящим. Срывает маски и обнажает гниющую изнанку помойки, в которой копошатся глупые людишки.
Слетает фальшивая позолота и остается только Сэмми, которая продает себя по ночам кому попало, потому что ей негде жить и не на что купить себе кусок хлеба. Остается Форд, который презирает свою жену и ненавидит детей, порой желая, чтобы они сдохли еще в колыбели, потому что тогда бы ему не пришлось вкалывать на чертовой работе днями и ночами напролет. Остается Джон, который связался с дурной компанией, а теперь они знают, где живет он и его родители, так что Джону ничего не остается, как ходить на дело раз в пару дней, грабить банки и магазины.
Остается Бэтмен, несокрушимый словно скала, с его извращенной моралью, где нет места неоправданному насилию и свободе выбора.
Остается Аркхэм, забитый под завязку живыми людьми, настоящими в своем убожестве и страдании. И они не настолько больны, сколько просто отчаялись. Их тоже когда-то не спасли. Вместо этого Бэтси собрал их вместе, запер в клетку и выдал дырявый билетик на бессмысленное существование.
Но Джокер знает, чует, что там, за стенками психушки может быть что-то прекрасное. Идеальное в своем уродстве, или только зародившееся. То, что отвлечет его от бесконечных войн и грызни за трон Готэма.
Ядовитый цветок, не уступающий тому, что уложен в его петлицу пиджака вместе с ампулой стрихнина. Или всего лишь куколка от зубастой бабочки, невероятно опасной, хищной.
На крайний случай он просто зайдет туда, переступит через порог, оставляя за собой следы тлена и разложения, внесет в ладонях страх и посеет панику. Разрушит стены и исчезнет.
Добавит Бэтмену новых забот, а городу немножечко риска. Считайте, что оживит эти унылые морды, думающие только об ипотеке, кризисе личности и деньгах на любовниц.
Как он туда попадает, рассказывать неинтересно. Просто за ним, как обычно, тянется след из чужих смертей, так что охранники лебезят, словно Джокер и взаправду корону на зеленые волосы нацепил. Опускают глаза к полу и разве что не кидаются ему руки целовать, как будто он само божество.
Джокер шествует по коридору Аркхэма неспешно, оглядывает кривые кирпичные стены, отмечает затянутые под потолком в кокон из сетки лампы. Чтобы разбить и добраться до острых осколков, нужно сперва избавиться от железных решеток. Умно.