Imago
Шрифт:
Джокер не падает, оседает на землю. Мягко и изящно, как будто его костлявая фигура вообще способна на какое-то изящество. Такая уродливая и нескладная, с непомерно длинными руками-ногами.
Кадык горла ходит вверх-вниз, выплескивая на зеленый заношенный фрак красные пятна, Джокер хрипит и кривится, и его бледное лицо сейчас еще более жуткое, чем обычно.
Совсем даже не веселое. Кроваво-красные пузырьки лопаются на губах, а значит, пуля попала в легкое.
Шум куда-то пропадает, сменившись плотной повязкой ровного гудения,
Потому что ей страшно.
Джокер пристрелил бы ее на месте, только бы она замолчала, но сейчас не может даже двинуться. Кашляет и захлебывается своей болью, цепляется за красный снег, кажется, собирается встать.
— Нет-нет-нет-нет… — наконец приходит она в себя. Теперь ей еще долго не покричать, разве что шепотом.
Ей даже думать нечего, просто хватается за пистолеты и палит в темноту, туда, откуда прилетела чертова пуля. Палит вслепую, а руки дрожат, рот дергается, оскаливаясь злобной гримасой. Харли же за Джокера готова весь переулок, в котором их словили, раскрошить, а потом развеять по ветру. Вместе с кирпичами, людьми и грязным снегом, в который провалилась по колено. Так и знала, что не стоило им выходить сегодня вечером. Не зря тот сон приснился.
Когда у нее заканчиваются пули, Харли тянется за пушкой Джокера, мельком отмечая, как посерело лицо, а глаза закатились так, что теперь ей видны только грязноватые бельма под зеленой тенью волос.
— Убью… — хрипит она севшим горлом, внутри плавится комок ненависти, и в конце концов ее оружие находит свою цель. Кто-то кричит не своим голосом, и пальба прекращается.
Ненадолго. Через пару минут тут уже будут копы, а пирожочку нельзя попадаться. Снова в Аркхэм? Или просто оставят тут задыхаться на снегу, блевать кровью и подыхать.
Им проще, городу спокойнее.
— Не дождетесь, сволочи, — Харли стирает с лица воду, не зная, то ли это снежинки, то ли собственные слезы, подмерзшие и превратившиеся в льдинки.
Ей даже плакать сейчас нельзя. Не получится.
— Держись, пирожок, — она перезаряжает пистолеты, трясущимися пальцами загоняет холодные кусочки металла в патрон, и только потом кидается на колени. Хватается за Джокера.
— Ты как?
Тот не хохочет, как умеет, чтобы ее подбодрить, не улыбнется даже. А значит, дело совсем худо.
— Как дерьмо, Харли, — по имени зовет.
Она понимает, что сейчас расплачется. По имени он ее никогда не зовет, тыковка и тыковка, куколка, детка и еще сотня дурацких прозвищ, в самый раз для глупенькой помощницы. А вот имя… имя бережет для совсем других моментов.
И если это один из них, то…
— Не смей умирать, пирожок, а то я сама тебя прибью, тебе ясно? — Харли хлюпает носом, смотрит на его жилет, пропитавшийся кровью и грязью, отлично понимает, что у нее сил не хватит, чтобы поднять его на ноги, не причинив боли взамен.
— Ясно, —
— Размечтался, — голоса в голове согласны с мистером Джеем и требуют убираться, ноги уносить, пока это еще можно. Она легкая, быстрая, перемахнет через выступ, нырнет вниз ласточкой с кувырком и поминай как звали. Но так может сделать Харлин, она же гимнастка и дорожит собственной шкурой, а вот Харли не такая. — Я тебя не брошу.
Он прекрасно знает, что она не врет. Не бросит, не оставит на съедение шакалам из готэмской дурки, и похрен на то, что он тяжелый.
Харли и не такое выдержит. Харли выдержит все.
— Потерпи, пирожочек, — она поднимает его, используя свое тело как рычаг, слышит, как натужно свистит дырка у него в груди. Прикладывает пальцы, замерзшие от холода, к ране, проверяет, колотится ли еще сердце.
— Дура ты, — выдыхает ей на ухо Джокер. — Спасайся сама, — ему уже не верится, что они выберутся отсюда, а Харли шарится взглядом по переулку.
Впереди просвет, заполненный людьми, а скоро и полиции там будет море, так что только назад, в темноту.
Она подтаскивает его к невысокой стенке, за которой то самое спасение, в которое он не верит, но в котором не сомневается она.
— Давай, пирожочек, — Харли прислоняет его к мерзлым кирпичам, а сама лезет, оскальзываясь, наверх.
Ей куда проще, тем более, когда в крови кипит, захлебывается страх. И даже не за себя. За него.
— Руку давай.
Джокер нечеловек. Божество с зеленцой яда и окровавленным оскалом. Единственное божество, которое заслуживает этот гребаный город. Одинаково беспощадное к людишкам, да и к ней, что поделать.
Но дело в том, что рядом с ним Харли и сама превращается в нечто большее.
Во что-то, заслуживающее право стоять если не рядом с ним, то хотя бы у ног разлечься, подобно сторожевой псине.
Так что этот город может подавиться нахрен, а мистера Джея он не получит. Не сегодня.
Она тянет и слышит, как трещат кости, как он хрипит от боли, как она сама тихонько воет, чтобы не надорваться.
Тащит и тянет наверх, поднимает над городом, балансирует с его тяжеленным телом в обнимку на узком бортике стены.
Как будто они танцуют.
— Все будет хорошо, пирожок, — клятвенно обещает она и сама верит в это.— Сейчас мы доберемся до врача и подлатаем тебя. А потом злись, сколько влезет. Я даже не стану сопротивляться, обещаю, — это все, чтобы он оставался в сознании. С нею. Продержался еще чуть-чуть ради нее.
Готэм-сити под метелью кажется сказочным. Заполненный мириадами колючих снежинок, поднимающихся себе куда-то вверх, так что на две сгорбленные фигурки, занесенные белым, цепляющиеся друг за друга, чтобы не упасть, никто и не посмотрит.