Imago
Шрифт:
Процедура кровопускания будоражит его. Пока она лежит и истекает красными липкими лужицами, капающими на пол, он чувствует себя живым. Сытым. Довольным. Ему все еще хочется сделать что-нибудь эдакое, но уже не с Харлин. Ему нужна Харли, чтобы позабавиться. Затрахать ее до полусмерти, вылизать все раны до последней, а потом прижать к себе так, чтобы заткнулась, задушенная в объятиях.
— Скажи мне, Харлин, чего ты больше всего боишься? Ну? Помнишь?
Она сама рассказывала ему, и теперь Джокеру кажется, что она сейчас сама выскочит из этого исполосованного
Все маленькие девочки боятся темноты. И монстров под кроватью.
Только в случае с Джокером монстр уже давным-давно там не живет. Выбрался наверх и обосновался в теплой постели, ожидая свою любимую жертву.
— Нет-нет-нет, пожалуйста, — она мотает головой, потому что это все, чем она может пошевелить, остальное тело надежно примотано к операционному столу, закреплено до красных пережатых следов.
А на голову ей уже опускается черная ткань мешка, облепливает лицо и глушит все вопли-стоны-проклятья.
Мешок надежный, так что через пару минут у нее попросту закончится воздух. И тогда она наконец заткнется. Окажется там, где боится быть больше всего. В нигде.
Без отвратительного выражения на лице и голоса распростертое перед ним тело снова превращается в Харли. Его любимую тыковку с офигительной кожей, разрисованной алой кровью, с тонкими хрупкими руками и крепкой задницей, за которую руки так и чешутся ухватить.
Ему никто не запретит, так что Джокер так и поступает, гладит и щиплет исполосованное шрамами тело, сжимает ее грудь в ладонях, прикусывает розовые соски, растирает клитор, подготавливая Харли к себе.
Стол под ними ходит ходуном. Сначала Харлин сопротивляется, но он трахает ее с такой силой и жестокостью, что ей проще отключиться. Или хотя бы заткнуться.
— Тыковка, такая сочная тыковка, — Джокер проводит ножом наискосок, оставляя на шее тонкую линию, слизывает соленую кровь, пахнущую остро и железно, сжимает плечи, оставляя синие следы от полукружий ногтей. Он выбивает из нее весь дух, опускаясь всем телом, выбивает чертовую Харлин, которой не место в его царстве безумия.
— Харли, детка, вернись ко мне, — шепчет он, прижимаясь к лицу Харли, спрятанному под черный мешок, щекой дотрагивается до теплой ткани, еще немного — и окончательно сойдет с ума, принявшись целовать его, как будто это поможет.
— Харли, — зовет он ее, хрипло от наслаждения. Она чувствует то же, в этом он уверен. Она ведь любит это не меньше его. И нехватку кислорода тоже.
Харли или Харлин трясет, кадык ходит вверх-вниз, взлетая под самый подбородок, когда дышать больше нечем. А потом она замирает, вместе с ним, потому что ему слишком хорошо, чтобы двигаться, а ей слишком хорошо, чтобы жить.
— Детка… — он приходит в себя, двигает занемевшим после оргазма телом, распутывает веревки и сдирает с ее лица черную ткань.
На него смотрит Харли. Настоящая Харли, безумная как и он сам, искренняя в своей одержимости, зареванная и с покрасневшим лицом.
Она хлюпает носом, кашляет
— Она ушла, ушла, пирожок, — хрипит она, улыбаясь. Ей так больно, что она пошевелиться не может, а она улыбается во весь рот, — спасибо, спасибо тебе.
Он затыкает ее поцелуями, сначала легкими, затем кусает за язык, причиняя ровно столько боли, чтобы она выдержала. Смешивает свою слюну с ее, кроваво-пенной, вдавливает в стол, на котором они лежат.
— Ш-ш-ш, тыковка, все хорошо, — утешает ее Джокер, — я не позволю никому отнять тебя у меня.
Она знает это. Заплаканная, жалкая, покрытая ржавой застывшей коркой крови на саднящих царапинах, все равно улыбается, а в глазах сияет обожание. И точно такое же безумие, как у него.
Так что он сбережет ее. От нормальности, от здравого смысла, врывающегося под маской суки-Харлин, от правосудия. Сбережет только для себя.
========== Smthng Special ==========
Комментарий к Smthng Special
Мне очень нравится та грань между любовью и нелюбовью Джокера, которую как-то обычно обходят стороной. Он или псих, обожающий причинять ей боль, или влюбленный идиот. А вот с красивой серединкой у всех как-то сложно.
Так что не удивляйтесь, если здесь будет странный Джокер. В достаточной степени мудак и псих, но не такой уж и безнадежный.
В общем, романтика в нем где-то еще жива. Да-да.
Харли не похожа на остальных. Хотя она ничем не хуже и не лучше, чем самая последняя шлюшка Готэма. Та же нарочитая сексуальность, шортики на вид как трусики и агрессивная красная помада.
Зовущая — ну же, возьми меня, оттрахай, затопи красным этот город до верхушек прозрачных башен. Кривляющаяся в отражении многочисленных зеркал банка. Они грабят, а она выделывается. Танцует на стойке, рядом с кассой, и даже взглядом не ведет, когда Джокер свистит, приказывая ей вернуться. К ноге, зверушка.
Просто продолжает скалиться куда-то вверх в угол, наверняка на камеру выделывается, посылает воздушные поцелуйчики и трясет задницей, упакованной в тесные шорты.
И ей плевать на мужчин, занятых тем, что таскают тяжеленные мешки с награбленным добром, она сама таким делом заниматься не станет. Разве что выберет из кучи драгоценностей себе что-нибудь в обновки. Сережки какие или браслет, который потом все равно потеряет.
Ей плевать на деньги. Ей плевать на опасность.
Она же Харли.
— Харли! — рявкает Джокер, подбрасывая на весу один из мешков, на дне которого покоится возможность залечь на дне Готэма на пару месяцев и строить свои самые ужасные планы. — Работай давай.
— А я работаю, пудинг, — подмигивает камерам Харли, а потом принимается елозить руками по своей разодранной, зашитой в пяти местах майке, оглаживая грудь прямо напоказ. —Я их отвлекаю.
Что есть, то есть. Она так старательно выделывается, что даже подслеповатый уродец Бэкс застыл, тараща на нее свои бельма, а всю банду словно заворожило.